Азимут бегства - Стивен Котлер

— Может быть, на досуге посмотришь, что в ящике. Там есть пара интересных вещей. — С этими словами она выходит, свистом подзывает собак, они клубком перекатываются через двор, а потом все вместе они выходят в пустыню, на вечернюю прогулку.

День тускнеет, он встает и подходит к высокой лампе на металлической стойке. Она похожа на тростинку и прикрыта кривым абажуром, сделанным будто из крылышек мотыльков. Свет текуч и так бледен, словно его только что искупали в речке. Анхель снова садится и пододвигает к себе ящик. Ящик длиной в один фут, в полфута шириной и высотой в три дюйма. Выглядит очень элегантно и совсем не похож на гроб. Он зажимает концы ладонями и начинает крутить ящичек до тех пор, пока углы не впиваются ему в ладони. Он ставит ящик на стол. Серебряный замок кажется влажным. С тонким тихим скрежетом замок открывается.

Внутри — стопкой, похожей на кирпич, — лежат какие-то бумаги. Поверх стопки — пожелтевшие свитки, перевязанные двойными переплетенными ремешками. Ремешки не мнут свитки, но надежно держат их. Свитки — это карты, Анхель разворачивает их одну за другой, кладет на стол и прижимает углы книгами. Для того, чтобы ничего не упустить, он достает блокнот.

Не головоломка ли это. Пена обожает головоломки.

— Угадай, что это, — скажет она, улыбаясь.

Однажды, работая в саду, она спросила: «Что общего у следующих вещей и людей: президент Джеймс Бьюкенен, двупалый ленивец, чау-чау, подъязычная кость, ртуть, минус сорок градусов, Кахулав, пирамиды, „Полночный ковбой“, флаги Непала, Ливии и Огайо?» Потом она повторила все медленно. У Анхеля не было при себе ручки, поэтому он нацарапал список на грязи, а потом поспешно переписал вопрос. Она оставила его полоть сорняки и, взяв собак, отправилась на прогулку.

Анхель принял условия игры, он пошел в библиотеку и долго рылся в книгах. Для разгадки ему потребовалось две недели.

— Президент Джеймс Бьюкенен был единственным неженатым президентом Соединенных Штатов; двупалый ленивец — единственное из наземных млекопитающих, кроме человека, который совокупляется лицом к партнеру; чау-чау — единственная собака, у которой черный язык; подъязычная кость, которая поддерживает язык, — это единственная кость, которая не присоединяется к другим костям; ртуть — это единственный металл, который находится в жидком состоянии при комнатной температуре; минус сорок градусов — это та точка температурной шкалы, на которой совпадают значения шкал Цельсия и Фаренгейта; Кахулаве — это единственный необитаемый остров Гавайского архипелага; пирамиды — единственное из чудес света, которое сохранилось до наших дней; «Полночный ковбой» — это единственный заурядный фильм, получивший академическую премию за лучшую съемку; Непал — единственная страна, у которой не прямоугольный флаг; Ливия — единственная страна, у которой одноцветный флаг; а Огайо — единственный штат, у которого не прямоугольный флаг. — Он читает ответы в своем желтом ученическом блокноте, притоптывая в такт левой ногой. — Самым трудным оказалось найти чау-чау и ртуть; мне пришлось разыскать специалиста-собаковода в Альбукерке, а в библиотеке найти студента-химика. Все эти люди, животные и вещи — единственные в своем роде.

Она стояла в саду, но ей пришлось сесть на землю, прямо в грязь. Он видел, как она погрузила руки в землю, он слышал, как она смеялась. Когда ей наконец удалось перевести дух, она смогла только, запинаясь, пробормотать: «Специалиста-собаковода в Альбукерке», и ее обуял неудержимый хохот.

— Ты же мог просто спросить, — сказала она ему, смех ее внезапно стих, но она продолжала улыбаться, произнося эти слова. И он знал, что она знает, что иногда очень мило быть рядом с человеком, который, если надо, упадет в грязь или с удовольствием отправится за двести миль только для того, чтобы узнать, кого цвета бывают языки у собак.

Он заглядывает в ящик. Всего в нем семь карт. Одна — карта Древнего Рима: водные пути и акведуки; другая — Рим наших дней, напечатанная на прозрачном пластике, ее можно накладывать на другие карты. Четыре карты Ватикана, две подробные — для туристов, две подробные для прочих надобностей. Была там еще одна карта, рисованная от руки. На легенде надпись: «Тайные ходы под Башней Ветров».

Он выбирает именно эту карту, чувствуя легкий приступ дурноты, похожей на уколы утомления наступающего сна, какое-то странное ощущение в кончиках пальцев. Он следит за линиями глазами, играет с ними, когда они скрещиваются в тесном прямоугольнике посередине карты. Внизу карты прослеживаются тонкие карандашные линии — слова, написанные еврейским колдуном, еврейским Буду. Сбоку, справа от ворот, ведущих на площадь Святого Петра, виднеется мелкая печать, изображающая какую-то птицу, держащую в клюве младенца. На лбу ребенка изображена буква алфавита неизвестного Анхелю языка — иврита или санскрита. Это зрелище захватывает его, околдовывает, затягивает в гиблое место. Он развертывает другие карты и рассматривает их; но их нельзя сравнивать.

Битых два часа он рассматривает карты. Закончив, он чувствует боль напряжения в уставших глазах и слышит урчание в животе. Он идет в дом, кактусы и белая полынь, скрытые в темной тени, выглядят как солдаты плохо видимой армии. Пена уже спит, но Анхель обнаруживает горячий кофе и рыбную похлебку, давно остывшую. Он берет деревянную миску с супом и несет ее назад, к своему столу. Вернувшись, он достает заправленный фонарь «молния», который пахнет керосином еще до того, как Анхель поджигает фитиль. Он съедает суп, закуривает сигарету и смотрит в небо, усеянное мириадами звезд. С невероятного расстояния светит яркая Венера, хотя сам Анхель не подозревает об этом.

Он сворачивает карты и вставляет их в пустой кувшин, который относит подальше от окна, чтобы завтра утром на карты не упал убийственный солнечный свет. Надо было бы сложить карты обратно в ящик, но ему нравится смотреть на них. Тени карт, расползаясь, пляшут на стенах.

Теперь он извлекает из ящика толстый конверт, на котором темными чернилами написано: «Падре Исосселес». Анхель находит и портрет этого человека: очень высокого, с темной бородой, коротко подстриженными волосами и узкими, плотно сжатыми, словно зашитыми губами, губами человека, способного на вспышку гнева. Рисунок похож на ветку, которую изо всех сил тянет в воздух ворона. Напоминает о жути По или Лавкрафта. Описание каких-то строений в Байи. Там была старая миссия, построенная в восемнадцатом веке и заброшенная после того, как все ее обитатели умерли от гепатита. Вокруг не было ни одного местного жителя, а суеверные католики предпочитали держаться подальше от этого проклятого, по их мнению, места. Исосселес поселился там почти двадцать лет назад, отмыл и очистил все помещения, больше пятидесяти, одно за другим, наталкиваясь при этом на истлевшие кости мертвецов, живых ящериц и старые книги. Сорняки лезли из всех щелей, заполонив комнаты, не видевшие света на протяжении ста лет. Он очень страстный человек, человек, слова которого доходят до других, и эти другие и присоединились к нему. Странные, печальные подвижники. Надежда стала их последним проклятием. Исосселес называл их беглецами. Он учил их традиционным католическим обрядам. Все дни были заполнены ладаном и латынью. У них было мало денег, не хватало еды — для прокорма только жесткая нещедрая земля для возделывания, немного рыбы в море и кактусы.