Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли

Джулианна покачала головой, призывая на помощь упрямство: «Не буду об этом думать, чтобы от моих страхов это не стало правдой».

Вместо этого она спросила:

— А ты правда была в Шараи?

— Да. Однажды. Меня послал туда дедушка, он сказал, что это пойдёт на пользу моему образованию…

— Похоже, это действительно так, — заметила Джулианна, стараясь говорить обычным тоном. — В смысле, действительно пошло на пользу. У нас никто не знает, как говорить с джинном.

Элизанда скривилась.

— Это я впервые. В Шараи рассказывают много всяких историй, ну, вроде уроков о том, как надо жить в этом мире. И о джиннах там много говорят. Но я всё равно не знаю… — её голос надломился, хотя опасность была уже позади, — я не знаю, как спасти тебя. Ни в одной из историй не говорится, как увернуться от долга джинну. Это ещё никому не удавалось…

Джулианна снова покачала головой.

— Завтра к вечеру мы будем в Роке. Там нас смогут защитить не меньше тысячи человек, а уж потом на защиту жены барона встанет весь Элесси. И к тому же я дочь своего отца. Его имя может сделать то, что не под силу дюжине людей.

А моё имя, сказал джинн, прославится ещё больше.

Но об этом она думать не собиралась.

— Он назвал тебя Лизан, — припомнила Джулианна. — Что это значит? Лизан из Мёртвых Вод — что это?

— Не знаю, что он имел в виду, — сказала Элизанда, однако Джулианна подумала, что она врёт, ну, по крайней мере привирает.

Идя обратно к паланкину, они миновали того самого покалеченного мальчика, лежащего у костра погонщиков. Хотя он был без сознания, его удерживали трое мужчин.

Заботившийся о мальчике солдат с хмурым лицом калил в маленьком жарком костерке нож.

Девушки не проронили ни слова. Они ждали, считали каждый шаг и вдох Блез проворчал что-то человеку с ножом, а потом попросил:

— Дамы, будьте любезны, поторопитесь немного…

Не успев дойти до поворота, они услышали, как мальчик наконец закричал.

Маррон и его отряд собрались вместе со всеми братьями Рока под звон полночного колокола.

Сигнальный колокол назывался «Фратер Суссурус» — «Брат Шептун». Этой ночью его шёпот отдавался в костях — так шепчет своё имя вонзающийся в плоть меч. В теле Маррона отозвались три удара: первый — когда он спал, а остальные два — уже после того, как проснулся и в бессильной попытке защититься сжался на койке. Ещё три удара прозвучало, когда он окончательно пробудился и сел на своём убогом ложе. Камень, кость, плоть, солома, пол — все дрожало, отзываясь на звон.

— Подъем! — приказал в темноте голос фра Пиета после шестого удара. — Вставайте, одевайтесь и идите.

Полночные молитвы давно стали второй натурой братьев, как и подъем на рассвете, тоже с молитвами. Маррон нащупал подле койки свою одежду, натянул её и встал. Он был готов — бос и послушен, как того требовал Устав. Но куда идти, за кем? В аббатстве на каждом повороте коридора висели светильники, дабы новички и не проснувшиеся до конца братья могли найти дорогу к молельне. Здесь же за открытой дверью была такая же чернота. Свет шёл только от окна, где мерцали звезды — гораздо более яркие, чем дома. Однако окно ненамного превосходило размерами амбразуру и выходило во внутренний двор, со всех сторон ограждённый стенами. В итоге света от него было немного, и попытавшийся разглядеть его Маррон совсем потерял возможность что-либо видеть — теперь он не мог различить ничего дальше сидевшего на соседней с ним койке Олдо.

Что ж, если придётся идти без света, надо определить путь в часовню на слух. Вокруг было тихо — ещё бы, кто осмелится прошептать хоть слово? — однако в шуме одежды одевавшихся братьев, в их дыхании, в их готовности повиноваться Маррону слышались неуверенность, непонимание. Олдо шаркал по холодному каменному полу, готовый к молитве, как и Маррон, но не знающий, как добраться до молельни.

Маррон пытался услышать ещё одно: звук шагов фра Пиета. Он узнал бы эту походку в самом мрачном сне — может быть, сейчас она там и звучит? Фра Пиет немного запинался при ходьбе, потому что у него на бедре был огромный шрам. И — да, донёсся этот прерывистый ритм, который почему-то слышался фоном к воспоминаниям о безумных воплях полуденной бойни. Тогда фра Пиет ни разу не слез с коня, однако Маррон почему-то вспоминал именно его шаг. Но как сумел влиться в этот неровный ритм плач ребёнка, как в него вошла бежавшая несколько мгновений кровь?..

В темноте человеку мерещатся ужасы, и реальные, и воображаемые. Про себя Маррон молил о свете, о самом крошечном лучике, на который можно было бы посмотреть. И свет медленно возник. Вначале тьма в дверном проёме посерела, стал виден сам проем и силуэт фра Пиета в нём; потом серый цвет превратился в пляшущий жёлтый огонёк, который принёс не только свет, но и звук, мягкую поступь множества ног.

Огонёк оказался факелом, который нёс один из братьев. Фра Пиет протянул к нему собственный незажженный факел. Слова были ни к чему. Шагавший брат даже не остановился, только опустил факел пониже на мгновение, достаточное, чтобы поделиться огнём.

За этим молчаливым монахом шло множество едва различимых теней в капюшонах. Примерно у каждого тридцатого был факел.

Наконец процессия миновала комнату. Фра Пиет выступил в коридор, подняв факел повыше. Он не сделал ни единого жеста, однако отряд, вспомнив увиденное, пошёл за ним, выстроившись в шеренгу. Братья натянули капюшоны и опустили головы, глядя в ноги впереди идущим.

Узкие извилистые коридоры пронизывали толщу замка. Маррону подумалось, что сейчас они с братьями больше всего напоминают личинок в сыре. Дважды они останавливались; заметив внезапную запинку Олдо, Маррон замирал на месте, радуясь, что не спит на ходу, и чувствуя огромное облегчение оттого, что перед ним идёт друг, а не фра Пиет. Отряд стоял и ждал — как показалось Маррону, в эти минуты их путь пересекали другие процессии; впрочем, он ничего не смог бы разглядеть впереди, даже если бы отважился поднять голову. Потом отряд снова начинал шагать, молча и покорно, словно рабы.

Наконец коридоры стали шире; рядом с ними шагал ещё один отряд. Так, колонной по двое — брат и незнакомец, — они и подошли к огромной двери, открывавшейся в главный зал Рока.

* * *

Внезапно факел фра Пиета вспыхнул ярче, словно дерзкий светлячок, решивший разогнать ночь. Вспышка мелькнула и затерялась в темноте. Факелы остальных братьев теперь казались очень тусклыми и далёкими.

Не отвага, но страх заставлял отряд шагать в вяжущую черноту — страх остаться позади, остаться в одиночестве.

— Идите, — было сказано им, и они шли, прижимаясь ближе друг к другу, изредка даже касаясь товарища. Не важно, насколько холодна была его кожа или одежда, — важно было только соприкоснуться с чем-нибудь, кроме камня под ногами и темноты вокруг. Они дышали темнотой, и это им не нравилось. Один счастливчик, шедший сразу же за фра Пиетом — обычно такое соседство отнюдь не считалось удачей, — был совсем рядом с факелом, а дальше тянулась цепь людей. Шедший за Олдо Маррон больше не чувствовал ни стен вокруг, ни крыши над головой. Вокруг была только вязкая ночь, ворвавшаяся даже в это святое место, нарушившая естественное равновесие, величайший подарок Господа своим смертным подданным. Это казалось ересью, богохульством, вопиющей несправедливостью; уж где-где, но здесь свет должен был быть братом тьмы, уходящим на закате, однако не сокрушённым, не изгнанным навек.