Ворожея - Катя Зазовка

Ворожея низко поклонилась папоротнику, что даровал свое сокровище, и вышла за пределы круга. Вспомнив об оплошности пастуха Яна из древней легенды, она занесла нож над ладонью, и в этот самый миг громко хрустнула ветка. Милава обернулась, но лишь успела приметить немолодой тощий женский лик да блестящие зеленые очи, точно у кошки. Тяжелый камень опустился на затылок — и тело Милавы безвольной тряпичной куклой упало на землю. Разум очутился за чертой времени и пространства.

* * *

Наконец она его раздобыла! Наконец она получила возможность воздать по заслугам, по дерзким речам! Никому теперь не укрыться. Каждый! Каждый виновник предстанет пред ее гневом! Сами боги привели ее в дебри в назначенный час. Ну и пусть ворожея осталась лежать там, среди черных елей да могучих сосен. Сама виновата! К тому ж постояличиха сказывала, что она внучка Черной Кукобы… А впрочем, к утру оклемается. А темень, коли захочет, шептунами да травками исцелит.

Женщина снова украдкой поглядела в приоткрытую ладонь, где покоился папарать-цвет. Ей-то цветочек чародейный куда как нужнее. Она ведь темными силами не владеет, заговаривать не умеет. А поквитаться надобно!

Ай да диво — полыхает не хуже огня купальского! И как только такая мощь умещается в такой крохе?

Женщина радовалась и со всех ног спешила до хаты — поскорее схоронить находку, а там и в ход пустить, но вдруг ощутила, что что-то не так. На миг она прислушалась — лесную тишь разбивал только стук ее сердца, неожиданно сделавшийся слишком громким.

Что ж такое?

Женщина почуяла — наблюдают за ней. Она обернулась и чуть не грохнулась в обморок — два горящих желтых глаза глядело в упор.

Разум наказывал бежать прочь, но ужас точно намертво пригвоздил к земле.

В подтверждение страшной догадки из-за куста выплыл огромный рыжеватый волк. В приоткрытой пасти белели два ряда острых зубов, способных разорвать любую добычу на куски. Крепкие лапы, неспешно и неслышно переставляемые по мягкому мху, с легкостью обездвижили бы и взрослого лося.

Волколак!

Время словно загустело, облепило женщину плотным покрывалом, не давая двинуться, заставляя разглядывать гигантского зверя и осознавать всю его жуткую мощь.

Только не бежать! Только не бежать!

Зверь приближался.

Только не бежать!

Чудовищная пасть ощерилась, проронила угрожающий рык. Это стало для женщины последней каплей: ужас кнутом стеганул по спине — и ноги с небывалой скоростью понесли к деревне.

Только бы поспеть! Только бы не догнал!

Женщина петляла подобно зайцу. На своей памяти она никогда еще не бегала так быстро.

Такой огромный! Не может быть волк такого размера. Да и этот цвет шерсти… Волколак! Точно волколак!

Женщина, не чувствуя ни усталости, ни возраста, ведомая лишь ужасом, бежала и бежала, на зависть юнцам, на зависть подлеткам. И, хвала богам, умудрилась-таки добраться до крайних хат. Тут она резко лишилась сил и упала в траву. Сердце колотилось, отдаваясь в висках. В горле пересохло. Женщина с трудом оглянулась и поняла — волколак остался там, в лесу. По щекам побежали слезы.

Хвала богам, она осталась невредима! Хвала богам!

Вот только разжатая ладонь оказалась пуста.

* * *

Волколак так и не сумел утолить голод, что утроился в купальскую ночь, даже поздней сытной вечерей. Немолодая женщина пришлась бы кстати (хоть и суховата), но внезапно учуянный аромат приневолил стремглав нестись прочь, поджав рыжеватый хвост.

Тень в человечий рост скользнула подле мохнатой шкуры. Ни один лунный луч так и не сумел ее коснуться, словно сами боги наделили даром обходить стороной любой поток света. Тень на мгновенье замерла, узрев что-то в густой траве, затем наклонилась и подняла папарать-цвет. Он сиял ярче яхонта на солнце. Тонкие пальцы нежно погладили волшебные лепестки и спрятали в сумку.

— Проснись, милая. Проснись… — позвал женский голос.

Милава с необычайным усилием открыла глаза, но яркий свет тут же заставил их сомкнуться. Под веками собрались слезы.

— Давай, родная, — просил нежный голос, вдруг почудившийся смутно знакомым.

Милава попробовала снова, на этот раз не зажмурилась, а быстро заморгала — это помогло малость попривыкнуть к болезненно хлещущим лучам. Но силуэт, стоящий против света, разглядеть никак не удавалось.

— Вот и умница-разумница.

Ворожее это что-то напомнило. Что-то из далекого минувшего. Она села и попыталась разглядеть силуэт, но свет не позволил.

— Кто ты?

— Нынче посланник воли богов, а прежде…

— Мама?! — изумилась девица.

— Так, я.

Милава не видела, но готова была поклясться даже седовласой Паляндрой: на родном лике, четкость которого в памяти несколько истерлась, заиграла улыбка.

— Но как это возможно?

— Нет часу объяснять. Неведомо, сумеем ли свидеться еще раз до того, как ты войдешь в Навье-княжество, потому запоминай.

Милава изо всех сил вслушивалась в слова матери, стараясь уловить суть, не отвлекаясь на родной, любимый голос. Вот только все мысли сводились к одному — хоть на краткий миг увидеть любимое лицо. Разум точно раздвоился: одна его часть внимала каждой фразе, другая — старалась насладиться каждой ноткой так давно не слышимого голоса.

— Тебе суждено столкнуться с трудностями, кои и волот[8]не сумел бы вынести. Но ты справишься, милая, ты справишься. Только верь в себя. И помни — ты много сильнее, чем мыслишь…

— Ой, мамка, — спохватилась Милава, — как мне бабкиного дара избежать?!

— Не беги от него. Иди к нему.

— Как? — не поверила своим ушам ворожея — не могла мамка такого совета дать. Неужто это Кукоба волшбу навела, дочкой прикинулась, голос подделала да решила Милаву сподобить черные умения перенять?

— Да нет же, Милавонька, умница-разумница моя. Я это. Мамка твоя. Слушай сердце свое — оно не обманет. Слушай душу — она подскажет.

Милавонька… Только мамка так звала ее.

Умница-разумница… Только мамка так говорила.

— Не надобно страшиться этого дара. Только ты сумеешь сдюжить с его чернотой. Только ты в силах обратить Кукобину мощь во благо. Поначалу будет тяжко. Захочется познать ее глубину, испытать. Но ты справишься. А со временем научишься использовать ту часть силы, что способна спасти жизнь иль даровать здоровье.

— Я не смогу, — ужаснулась такому грядущему Милава. — Я ж и трети не ведаю да не умею из того, что могла ты.