Старшая правнучка - Иоанна Хмелевская

– И что, Каприза или Звезду в плуг запряжешь?!

– Вот как раз Каприза и Звезду запрягать не буду, для плуга подберу кого похуже.

– У меня никогда не было "похуже", только чистокровные!

– Да что вы все о лошадях? – вмешалась в спор Юстина. – Тут о людях думать надо.

За себя Юстина была спокойна. Беременность избавляла ее от необходимости принимать участие в расчистке завалов на варшавских улицах, муж при ней и на хорошей должности. Оккупацию оба пережили благополучно. Партизанам очень пригодились познания Болеслава в железнодорожном деле, он безошибочно определял самые уязвимые пункты подвижного состава для выведения из строя поездов с немецкими солдатами и боеприпасами, прославился на всю страну и после войны смог занять довольно высокий министерский пост. Проверенный патриот и замечательный специалист, Болеслав, собственно, вернулся на ту же должность, которую занимал до войны, и рьяно взялся за восстановление разрушенной не без его помощи сети железных дорог.

– Радоваться надо, что у нас Косьмин остался, – поддержала Юстину Барбара. – Просто чудо!

И к тому же все мы здоровы, – промолвила до сих пор молчавшая Ядвига. – Трех сыновей я похоронила и мужа, осталась одна, надеялась, что и меня Господь приберет, да вот живу, сами видите. После всех этих горестей с головой у меня не совсем порядок, ну а физически я еще баба крепкая, поработать могу и вам подсоблю.

У всех отлегло от сердца, когда заговорила Ядвига. Потеряв в войну сыновей, а потом и мужа, умершего от рака желудка, женщина замкнулась, и родные опасались за ее рассудок. Никто еще не знал, что милосердная судьба ниспослала Ядвиге утешение, а сама она пока не решалась сообщить о нем родичам.

– А наши дети… – заикнулась было Зофья, но грубая Барбара не дала тетке договорить:

– Ваши дети по Америкам да Канадам отпиваются, и им наверняка лучше живется, чем вам здесь. Не волнуйтесь, когда-нибудь дадут о себе знать.

– А что же сейчас в Пляцувке? – с надеждой поинтересовалась Дорота.

Людвик рукой махнул, а Барбара только плечами пожала. Пляцувка принадлежала ей, но какое это имело значение теперь? В доме поселились неизвестные беженцы, сад и огород заросли, а от прежних конюшен и столбов не осталось, еще в войну пожгли в печах. О Пляцувке и вспоминать нечего.

Все эти разговоры здорово подпортили настроение Гортензии, и она, насколько это было в ее силах, постаралась поднять дух своих гостей. С помощью Гени, старой верной служанки, быстренько накрыли на стол, заставив его вкусностями: миндаль засахаренный и миндаль соленый, печенье собственного изготовления, несколько сортов самых лучших французских сыров, слоеные пирожки, крохотные бублики с тмином и каперсами и еще многое другое, а к этому – смородиновка, зубровка, рябиновка и легкий коктейль на сухом вермуте. Приготовленные собственными руками шедевры кулинарного искусства Гортензия умело сочетала с продуктами, которые получала Барбара в посылках из Швейцарии.

– Вот, ешьте и пейте, – не очень весело пригласила Гортензия гостей. – Давайте хоть этому порадуемся.

– Очень неплохой повод порадоваться, – согласился, поднимая рюмку с зубровкой, Тадеуш, муж Дороты, ставший теперь бухгалтером в том банке, где до войны был директором. – И еще можно радоваться тому, что под горячую руку коммунисты нас всех на фонарях не перевешали. Да, кстати, вспомнился мне давний приятель, в прошлом владелец крупной строительной фирмы, сейчас нанялся туда же прорабом, первоклассный специалист, так он жаловался – жена яйца всмятку сварить не в состоянии и понятия не имеет, из чего готовят бульон.

– А прислуга? – поинтересовалась Гортензия.

– Их кухарка открыла собственный ларек на Маршалковской, польская национальная кухня: фляки, пызы и грохувка[2]. Так мой приятель с супругой чаще всего у нее и обедают. А горничная в партию вступила, теперь возглавляет бюро пропусков какого-то важного учреждения. Уж и не знаю, как она справляется с орфографией. Лакей занялся продажей бижутерии и старинной мебели, пока это уличная торговля, но, кажется, у него большое будущее. Посудомойка же, особа молодая и смазливая, обслуживает иностранцев. Интересно, по-каковски она с ними болтает?

– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Дорота.

– А мой приятель специально занялся расследованием, хотел выяснить, кем стал тот, кто был никем. И выяснил – лучше всех устроилась посудомойка. Это ему лакей проболтался.

– До поры до времени, – пробормотала Барбара. – Вот арестуют ее как вражеского шпиона…

– Погодите, – вдруг всколыхнулась Гортензия. – Неужели Блендов для нас окончательно потерян? Даже и дом не достанется?

– Дом расположен в самом центре парка, – напомнила ей Юстина. – Его от парка и сада никак не отделить.

– Значит, отберут?

– Отберут.

– Но там же полно добра! Мебель, картины, книги, фарфор. Все наше, фамильное. Не оставишь же ты все это на разграбление?

– Конечно, не оставит, – ответила за дочь Дорота. – Съездит, осмотрит все и вывезет нужное.

– Не так-то это легко сделать, – возразила Юстина. – Вывозить имущество из поместий запрещено. Возможно, лишь кое-что удастся забрать, если еще не растащили.

– Страшные, страшные пришли времена, – вздохнул Марьян.

И опять воцарилось похоронное настроение. Для поднятия духа гостей Людвик, как-никак хозяин, взялся за графинчик со смородиновкой и принялся наполнять рюмки, неловко смахнув при этом с тарелки слоеное пирожное. Его моментально проглотил обретавшийся под столом пес Глянсик, чистокровной дворняжьей породы, которого Людвик приютил под конец войны, потому как совсем без животных обходиться не мог. Двух котов ему было мало. На помощь хозяину поспешил Марьян, известный своей потрясающей неуклюжестью. Ему удалось сбросить со стола целое блюдо крокетов из птичьего мяса с корнишонами и под майонезом, причем некоторые из этих деликатесов проскользнули ему в рукав. Внезапно ощутив под мышкой что-то липкое и холодное, Марьян отдернул руку и опрокинул Барбаре на колени рыбное заливное, а водой из вазочки залил импортные сыры, украсив их еще и розочками из той же вазочки. Барбара же инстинктивно стряхнула все с подола на пол, к большой радости Глянсика. В отчаянии Марьян взмахнул рукавом, и последний притаившийся у него под мышкой крокет угодил прямо в лицо Дороте.

– Езус-Мария! – только и прошептала Гортензия, в ужасе глядя на весь этот разгром.

Катастрофа заставила позабыть о финансовых, жилищных и прочих проблемах, все бросились наводить порядок, мешая друг другу и усугубляя сумятицу. Поднялся неимоверный галдеж: "…тарелка из старинного сервиза, мое единственное платье, и что ты тут руками размахался, весь сыр пропал, осторожно, рюмка! Ну вот, так и знала, да не волнуйся, Глянсик все доест, прямо в декольте угодило, майонезик свеженький, хорошо, что не томатный соус, стряхни огурчик с носика, а что мне было делать? Не лезть с руками, раз обе левые, стаканы, стаканы держите! Ой, графин прихвати, ну так и знала, Геня, тряпку!!! Да нет, никакого пятна не останется, а бублики еще есть, сидите же спокойно, ничего не трогайте, вот, салфеточкой промокни, говорила же, тринадцать человек за столом – к беде…»