Эмма в ночи - Уэнди Уокер

Уитт закончил очередной раунд игры. И выругался – то ли его убили, то ли у него закончились жизни или монеты, то ли что-то еще. Потом посмотрел на меня и поинтересовался, как прошла неделя. Поцеловал в лоб, потрепал по голове, я тепло ему улыбнулась и почувствовала, что на глаза навернулись слезы. После чего он сказал, что пойдет посмотреть, как там Эмма, и поднялся наверх. Она впустила его к себе в комнату, и через какое-то время он вышел, смеясь и качая головой. Тогда ни один из них мне ничего не сказал. Но когда несколько дней спустя мы играли в кукол Барби, Эмма не устояла перед соблазном просветить меня в моем невежестве. С потрясением, вызванным этой новостью, она уже справилась, и теперь то, что мужчины делают с женщинами, стало частью ее сущности.

Помнишь тот день, когда я пришла расстроенная? А потом ко мне поговорить поднялся Уитт? Помнишь, да? Ну так вот… Меня расстроил один козел – сказал, что секс – это когда мальчик писает на девочку, а потом у них появляется ребенок.

Помню, когда она мне об этом поведала, мне тоже захотелось заплакать. Подумала, что жизнь не может быть такой унизительной. А заодно решила, что не позволю ни одному мальчику на свете на меня писать, пусть даже из-за этого у меня никогда не будет детей. Мгновение длилось недолго, но я все равно помню свою реакцию и понимаю, почему сестра тогда убежала в свою комнату и хлопнула дверью.

Уитт рассказал мне, что на самом деле происходит. Мальчики не писают на девочек.

Эмма объяснила мне все по поводу пениса, влагалища и спермы. Потом сняла с наших кукол Барби одежду.

Мне представляется странным, что о сексе нам рассказал сводный брат. Но это был не единственный родительский долг, который он взвалил на свои плечи.

Маме не нравилось быть нашей матерью. Она хотела быть нам подругой. Говорила, что ждет не дождется, когда мы вырастем, чтобы вместе развлекаться, к примеру, ходить по магазинам или посещать маникюрный салон. Без конца талдычила нам о своих планах, рассказывала, как мы вместе поедем в отпуск, будем ходить в спа-салоны, лежать под зонтиками на пляже, читать журналы и потягивать напитки со вкусом кокоса. Летом порой сама нам их и готовила. А потом говорила, что, повзрослев, мы сможем открыть для себя еще вкуснее, расслабимся от них и испытаем в душе счастье. Я засыпала, грезя о том, что вложила нам в головы мама, и видела во сне нас тремя сестрами.

В те времена, пока мама не закрутила роман с мистером Мартином, мечтаний и планов было много. Уитт постоянно говорил о колледже, заявляя, что хочет стать юристом, как и его мать. Иногда приводил подружек и целовался с ними в подвале. Научился водить и заимел собственный автомобиль. Будто прокладывал нам путь, чтобы мы тоже повзрослели, причем делал это с таким весельем и задором, что мы пребывали в полной уверенности – оно того действительно стоит.

Уголок, в котором мы живем, кажется очень большим, будто представляет собой целый мир, будто все, что в нем происходит, имеет значение. Но это еще не мир. И все события здесь не играют никакой роли.

Подобного рода изречения Уитт стал выдавать после того, как однажды съездил летом в Европу.

На самом деле это лишь маленький уголок. Даже крохотный. Здесь можно прожить один день. Можно стать кем-то еще. Кем угодно. А когда вернешься, он уже совсем не покажется большим, а предстанет таким, какой есть, – игрушечным и миниатюрным. Почти что ничтожным.

Мне было отрадно думать, что наша семья, дом и мама маленькие. Маленькие до такой степени, что все плохое, о чем я думала, в конечном счете так и не случится.

Я не увидела, когда к дому свернула папина машина. Оказалось, он проспал и не услышал звонка. Папа мог спать даже во время землетрясения. В конце концов к нему домой отправили патрульную машину – сообщить, что его дочь жива.

Папа страдал, и я почувствовала, что просто не могу видеть его мучения. У меня было достаточно времени поразмышлять о том, что случилось с нами в этом доме. К тому же я пережила такое, что вдребезги разбило призму, сквозь которую эта история представала передо мной раньше, поэтому теперь она в моих глазах выглядела совсем иначе. Благодаря отцу у нас был прекрасный дом с четырьмя спальнями, поэтому Уитт всегда мог к нам приезжать, даже когда поступил в колледж. Отсюда было недалеко до города, поэтому мы могли в любой момент съездить туда потусить. Эмме это очень нравилось, ведь у нее было много друзей. Что неизменно напоминало о том, что у меня их нет.

После развода дом нашего отца по-прежнему заливали солнечные лучи, но в нем все равно было мрачно от тоски. Его тоски. Потом он рассказывал, что без конца внушал себе простую истину: счастье – не что иное, как состояние разума. Стакан наполовину опустел. Но наполовину остался полон. Идет дождь. Цветы зацветут вновь. Когда-нибудь я умру. Но сегодня еще жив. Эти слова он произнес, когда развелся, потерял своих девочек и осознал: все, что есть у человека, все, что он любит, все, что делает его жизнь жизнью, может в любую минуту исчезнуть. А потом добавил, что мы, трое его детей, напоминаем ему капли воды, которые текут к щелям между пальцами, норовя ускользнуть и бросить его, может по одному, а может и все вместе, и тогда у него в руках больше ничего не останется, жизнь превратится в бессмысленное существование, в сердце воцарится пустота, и на этой земле ему больше не останется ничего, кроме как механически вдыхать и выдыхать воздух.

Иногда Уитт из-за него буквально выходил из себя. Требовал с друзьями говорить о подобных вещах, а не с нами, потому что мы ему не приятели, а дети. Советовал обратиться к психотерапевту, объяснял, что его мрачное настроение обусловлено отнюдь не разводом. Но папа отнекивался и говорил, что никакой психотерапевт ему не нужен. На что Уитт отвечал: «Нет? Хорошо! Почему бы тебе тогда просто не взять и не выбросить все это из головы?» Но отец возражал, что мучается только потому, что понимает – чем больше имеешь, тем больше можешь потерять, а от этой проблемы избавиться нельзя.

Потом мы с Эммой исчезли, доказав, что он был прав.

Из машины вышла белокурая женщина с короткой стрижкой, направилась к дому и скрылась из виду. Через семьдесят восемь секунд я услышала, что входная дверь открылась и почти тут же закрылась обратно. Потом до слуха донесся звук поднимающихся по лестнице шагов.

Я закрыла глаза и вновь притворилась спящей. В дверь постучали, мама осторожно вытащила из-под моей головы руку, тихонько соскользнула с кровати и пошла открывать. Но перед этим так нежно укутала мои плечи одеялом, что я даже вздрогнула. Такое ее поведение бесило отца. Она очень часто делала то, что не надо, и наоборот, не делала то, что действительно надо. Но иногда проявляла к нам показную заботу, и тогда нам казалось, что мама нас все же любит. В такие минуты она будто вытаскивала наружу эту любовь, спрятанную где-то глубоко внутри, демонстрировала нам, и тогда мы жаждали ее еще больше. Все до единого, хотя и каждый по-своему.

Время от времени Эмма наряжала Барби в домашний халат.

Кен, по-прежнему раздетый, носился за ней.