Павел Чжан и прочие речные твари - Вера Богданова

– Что будем смотреть? – спросил он.

Фильм они включили уже после недолгого, похожего на давно изученный танец секса. Смотрели, подключенные к одному планшету, запутавшись в нагретых простынях, но не соприкасаясь: лежать в обнимку Павел не любил. Сюжет оказался так себе: о следователе времен Ху Цзиньтао, который боролся с коррупционерами так лихо, что досталось всей его семье. Герои страдали, монологи тянулись сгущенкой, атмосфера нагнеталась, как давление в двигателе. Не выдержав, Соня сняла очки и принялась ходить по комнате, разглядывая вещи. Ее обнаженное тело наверняка было видно снаружи, неоново светилось в окне на фоне ночи.

Павел прошелся к холодильнику и как бы между делом нажал кнопку, опустив шторы. Он сам еще в детдоме привык к постоянным осмотрам и открытым кабинкам в душевой и туалете, его тело давно ему не принадлежало. Но не хотелось, чтобы кто-нибудь пялился на Сонины стройные ноги с тонкими щиколотками, на грудь, изгиб спины и конопушки на лопатках, небольшой шрам на правом бедре и родинку на шее под волосами – они были только для него. Хотя бы на эту ночь.

– Откуда она у тебя?

Сунув недопитую бутылку обратно в холодильник, Павел обернулся. Соня держала тонкую книгу, почти брошюру. Обложка из картона пожелтела от времени, как и листы внутри, на ней рамкой вился орнамент, в центре которого было название – «Путь ясного разума» – и чайный круг, старое пятно от чашки.

– Это отцовская, – ответил Павел. Книга как книга, сборник китайской философии от неизвестного автора. – А что?

«Путь» оказался редким. «Однажды мне друг показал. Копию», – сказала Соня, переворачивая страницы осторожно, словно держала музейный экспонат. Интерес к немедицинским книгам она проявила впервые за все время знакомства. Даже попросила прочесть ей несколько строк – китайский у Сони был средний.

Павел прочел, чувствуя себя немного глупо, каким-то поэтом, вроде тех, что нараспев декламируют странные строчки на сценах дешевых клубов. Когда звучит не менее странная музыка, всегда печальная, поэт качает вихрастой головой, зрители цедят десятый коктейль, смотрят через арки то ли на поэта, то ли на что-то в сети…

Но Соня и не думала скучать или смеяться. Она слушала внимательно, слегка хмурилась, как будто что-то вспоминая.

– А здесь что? – Она указала на карандашные пометки на полях, набор не связанных между собой иероглифов и чисел.

Может, отец делал заметки и расчеты, а может, отмечал ассоциации – он любил выискивать в книгах аллюзии. Обнаружив их, он радовался, как ребенок, и гордо нес матери Павла, как некие сокровища, которыми непременно стоило поделиться. А мать слушала, кивала, делая вид, что понимает.

Интересно, вдруг подумал Павел, он тоже когда-нибудь станет «другом», который «однажды»? Наверняка станет. Однажды он уедет, а Соня останется в Москве, устроится в больницу. Однажды Павел увидит ее в репортаже из больницы и скажет: «Однажды я с ней встречался».

– Однажды мне позвонила отцовская ученица. – Павел поймал недоуменный Сонин взгляд и объяснил: – Отец преподавал китайский и литературу, я тебе рассказывал. Так вот, она нашла мои контакты, позвонила и спросила адрес. Я ей дал имейл, а она: «Не тот адрес, а почтовый, настоящей почты». Я только тогда и узнал, где у нас отделение «Почты России» находится. Думал, их давно убрали.

Павел помнил темноглазую и юркую, как уличная кошка, девушку, одну из учениц, которая пришла к ним домой через полгода после исчезновения отца. Мать встретила ее холодно – она не любила отцовских учеников: ревновала к ним, считала дармоедами, платившими за час, а по факту отнимавшими всё отцовское время. О чем шла речь, Павел не слышал: его отправили в комнату делать уроки. До него доносились лишь обрывки фраз, сказанных свистящим шепотом, отчего весь разговор походил на шипение змеиного клубка. Затем дверь щелкнула, закрывшись, половицы простонали, озвучив путь матери в гостиную, и запахло табачным дымом.

Павел не стал спрашивать, зачем Марина приходила. Он не хотел получить по шее.

Кто же знал, что она объявится, когда Павел уже поступит в институт?

Когда на адрес коммуналки пришло извещение о посылке, Павел изрядно нагулялся по району. Он шел, тщетно закрываясь от дождя зонтом, искал нужный дом на карте. Ветер задувал то с одного бока, то с другого, бросая капли в лицо, морось оседала на очках и камере, отчего та сбоила, не давала толком увеличить изображение, чтобы понять, в какой вообще двор сворачивать. А в голове кружили мысли: что́ эта Марина выслала и зачем? Как она нашла его? Может, увидела хайп в блогах? Только ленивый не писал о детдоме и «мальчике против системы». Но никто не упоминал его фамилию и не показывал лицо.

Отделение «Почты России» спряталось в подъезде жилого дома, под аркой желтеющей сирени, рядом с вещевым развалом «Таобао». Внутри, за окном, похожим на лаз для кошки, сидела древняя бабуся. Система получения тоже была древнее некуда – никакой биометрии, бабуся просто отсканировала у Павла ID-карту, потом ушла минут на десять и вернулась с узким свертком в пленке. Подписано было «Чжану Баолу», именем, которым Павла звал отец. А внутри был «Путь», тот самый, с чайным кругом на обложке.

«Путь» лежал у отца на тумбочке, обычно под другими книгами, которые он читал. Отец любил бумажные страницы, отказывался скачивать из интернета, чем жутко бесил мать: «Весь дом в этих книгах с помойки, кроме тебя никому нахрен не сдались». Вспомнился терпкий запах халата, когда Павел прижимался щекой к отцовскому плечу, заглядывая в книгу. «Ба[9], что это?» – показывал на незнакомый иероглиф, и ба читал, тихо, чтобы не будить мать в соседней комнате. Стены в доме были толстые, но мать все равно каким-то образом всё слышала, приходила и требовала не орать.

Отец вел длинным пальцем по столбцам, чтобы Павел следил. Его голос становился глуше, уходил на задний план, и Павлу представлялась долина у подножия Великой стены. Скакала конница, выбивая копытами пыль, со стены падал черный ливень стрел. А где-то за долиной во дворце сидел на подушках император, и к нему летел гонец, крохотная точка на дороге. Павел представлял себя этим гонцом: как ветер бьет в лицо, как ходят под коленями мускулистые бока коня.

Будучи в детдоме, он думал, что отцовские вещи давно пропали. Снилось в кошмарах: раскрыты двери, по веранде и земле разбросаны потемневшие от дождя рубашки, разорванные книги, записи, отцовские костюмы, всё, что лежало в коробках на чердаке. Император, Великая стена, отцовский голос выветрились из холодных комнат, выскользнули через битые окна, развеялись над садом.

А потом вернулся «Путь», напомнив Павлу, кто он такой.

Ночь была беспокойной и душной, несмотря на приоткрытое окно. Павлу снилась какая-то муть: громада, похожая на замок, пустой двор-колодец и кто-то с Павлом говорил в нем. В едином хороводе сплелись фонарь над козырьком, тошнотворный запах солянки, пропитанный мочой и куревом мужской туалет с рассеянным светом лампы в пузыре-плафоне на стене. Из дальней кабинки выглядывал Просто Костя – показывался глаз, высокий лоб. И грузная Борисовна что-то басила сзади, ее пальцы, армированные кольцами, вцепились в Павлово плечо. Она не умолкала, и хотелось скрыться от этого шмелиного густого баса, – но выйти из туалета Павел не мог, как ни старался.