Врата Птолемея - Джонатан Страуд

Слабый джинн — плохой раб, и притом сразу по двум причинам: во-первых, он плохо работает, а во-вторых, служит поводом для насмешек. Так что магу совершенно нет смысла держать такого в этом мире. Вот почему они периодически отпускают нас на время обратно в Иное Место, чтобы мы могли восстановить нашу сущность и набраться сил. Никакой хозяин в здравом уме не позволил бы джинну дойти до такого состояния, в каком пребывал я.

В здравом уме… Разумеется, вот в этом-то и вся проблема.

Мои мрачные раздумья были прерваны каким-то движением в воздухе. Девушка подняла глаза.

Над мостовой возникло слабое мерцание — нежные переливы розовеньких и желтеньких огоньков. На первом плане его было не видно, так что прохожие ничего не замечали, но увидевший его ребёнок непременно решил бы, что это волшебный порошок фей.

Это доказывает, что человеку свойственно ошибаться.

Раздался скрежещущий звук, огоньки замерли и разошлись посередине, точно две занавески. Между ними появилась ухмыляющаяся рожа лысого младенца, густо усеянная прыщами. Злобные маленькие глазки были красными и воспаленными, говоря о том, что их владелец поздно ложится спать и имеет множество вредных привычек. Они близоруко поворочались из стороны в сторону. Младенец выругался сквозь зубы и протёр глаза грязными кулачками.

Вдруг он заметил моё Сокрытие и изрыгнул жуткое проклятие[16]. Я отнесся к этому с холодным равнодушием.

— Эгей, Барт! — крикнул младенец. — Это ты там? Покажись! Тебя хотят видеть.

— Кто именно? — небрежно бросил я.

— А то ты не знаешь! Ну, парень, и влетит же тебе! Меньше чем Испепеляющим Пламенем не отделаешься!

— Да ну? — откликнулась девушка, не вставая с обломка трубы и скрестив на груди свои тонкие руки. — Что ж, если Мэндрейк хочет меня видеть, пусть сам ко мне и явится!

Малыш мерзко усмехнулся.

— Отлично! Я так и надеялся, что ты скажешь что-нибудь в этом духе. Не беспокойся, Барти, я ему это передам! Мне не терпится посмотреть, что он с тобой сделает.

Мерзкое злорадство беса вывело меня из себя[17]. Будь у меня чуть больше сил, я бы вскочил и сожрал его на месте. А так я ограничился тем, что поднял обломок трубы и швырнул его с безупречной меткостью. Труба попала точнехонько в лысую башку младенца. Раздался приятный звон.

— Пустая! — заметил я. — Так я и думал.

Мерзкая ухмылка превратилась в злобную гримасу.

— Ах ты гад! Ну, погоди же! Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — а я скоро увижу, как ты корчишься в Пламени!

Подгоняемый взрывом моего могучего хохота, он отшатнулся за свои занавески и шустро их задёрнул. Огоньки ещё немного померцали и развеялись на ветру. Бес исчез.

Девушка заложила прядь волос за ухо, вновь угрюмо скрестила руки на груди и принялась ждать. Теперь-то уж Мэндрейк точно этого так не оставит — что мне, собственно, и требовалось. Пришло время поговорить всерьёз.

Поначалу, много лет тому назад, мы с моим хозяином неплохо уживались вместе. Нет, не то чтобы мы были друзьями — глупости всё это, — но, однако же, наше взаимное раздражение было основано на чем-то вроде уважения. Во время ряда ранних событий, от заговора Лавлейса до истории с големом, я не мог не признавать за Мэндрейком таланта, отваги, недюжинной энергии и даже проблесков совести — хотя и весьма слабых. Не так уж много, конечно, но всё-таки это делало его ханжество, упрямство, гордыню и амбициозность несколько более выносимыми. Что до меня самого, моя незаурядная личность обладала множеством чёрт, которые должны были вызывать у него восхищение, и к тому же не проходило буквально ни дня, чтобы он не нуждался во мне, дабы спасти его несчастную шкуру. Так что мы сосуществовали в состоянии вооружённого нейтралитета и взаимной терпимости.

Примерно год после того, как голем был уничтожен и Мэндрейк занял пост министра внутренних дел, он меня особо не тревожил. Так, вызывал время от времени, помочь разобраться с мелкими инцидентами, о которых мне сейчас рассказывать недосуг[18], но в целом я наслаждался заслуженным покоем.

В тех немногих случаях, когда он все же меня вызывал, оба мы соображали, что допустимо, что нет. Между нами было заключено своего рода джентльменское соглашение. Я знал имя, данное ему при рождении, и он знал, что я его знаю. Хотя Мэндрейк и грозил мне жуткими последствиями, буде я кому-то его открою, на практике он обращался со мной достаточно бережно. Я держал его имя при себе, а он ограждал меня от наиболее опасных дел — что, в сущности, сводилось к тому, что он не посылал меня в Америку. Джинны там гибли десятками — отзвуки этих потерь болезненно отдавались по всему Иному Месту, — и я был несказанно рад, что не участвую во всём этом[19].

Шло время. Мэндрейк трудился с неослабевающим рвением. Ему представилась возможность занять более высокий пост, и он ею воспользовался. Теперь он был министром информации, одним из первых лиц в империи[20].