Ванька 2 - Сергей Анатольевич Куковякин

С мужиками соглашался — по бумажке бузником не станешь. Все коленца, из которых состоят удары, защита, броски — можно выучить. Хотя, и это не верно. Каждая семья свои заветные коленца имеет и в тайне их держит, на сторону эти знания не выпускает. В бузе законченных боевых приемов нет, есть только их зародыши. В зависимости от ситуации из коленец и узор боя вырастает.

— Сколько коленец точно — никто не скажет. У меня вон пятнадцать основных записано, а если считать примешься их сочетания…

Фельдшер тяжело вздохнул, руками развёл. Как размер пойманной рыбины показал.

— Нет, сами коленца тоже разучить надо, тут никто не спорит. Правильно их выполнять… Потом их одно за одним и нанизывай… Как? Не скажу… В бузе всё спонтанно.

Тут и прозвучало главное. Я даже, потом пару раз глазами хлопнул. Выдал мне Павел Павлович заветный секрет бузников. Не лишусь я головы за такое знание?

— Плын.

— Что?

Я на фельдшера с непониманием смотрел.

— Плын — вот что нужно. Как иголка он коленца сшивает.

— Не понимаю я, Павел Павлович. Про плын этот.

Я такого слова здесь раньше не слыхал. Дома — тем более.

— Особое состояние сознания, восприятия, — весьма научно сформулировал ответ Павел Павлович.

— Всё равно не понял…

Дурак-дураком я сейчас перед фельдшером стоял. В этот момент я глазами ещё не хлопал. Это уже позднее было.

Глава 18

Глава 18 Про бузу, Павла Павловича и академика Бехтерева

— Плын…

Павел Павлович из здесь и сейчас куда-то в облака нырнул. Задумался.

— Как тебе, Ваня, объяснить…

Головой несколько раз качнул, вздохнул глубоко.

— Дело тут не простое… Вот бы этим вопросом земляку нашему, Владимиру Михайловичу Бехтереву, тайному советнику и академику заняться… Писал я ему, но ответа не получил. Затерялось, скорее всего, моё письмо.

Фельдшер пальцами правой руки, что на столе у него лежала, по столешнице побарабанил.

— Когда после фельдшерской школы сюда я приехал, многое мне чудно тут было. Самое первое — как мужики пляшут. Заиграет гармошка, они и начинают. Станут в круг…

Тут Павел Павлович опять мыслями своими на какое-то время из действительности выпал. Сидел и улыбался чему-то. Молодость, наверное, вспомнил.

Я его не торопил. Сидел как мышка под веником.

— Пляшут чудно. Не правильно. Гармошка одно играет, а они пляшут совсем другое. Не в такт музыке, совсем в ином ритме. Причем — каждый в своем. Ломание это называется. Частушки при этом ещё поют. Опять же не в такт и не в лад. Выпытывать я про это стал. Не сразу, но потом мне про это рассказали. Сначала отшучивались — такие де мы поперечные, а потом, когда несколько лет здесь уже жил и рассказали.

Павел Павлович внимательно так на меня посмотрел, пенсне поправил.

— Говорили путано. Я тебе своими словами скажу, как я понял. Так вот, пляской этой поперечной, ритм движения окружающего мира они ломают. Вот так, не больше и не меньше. Разрывают рамки привычного восприятия окружающей действительности. Как бы, что вокруг и себя начинают со стороны видеть. Но!

Тут фельдшер указующим перстом в потолок ткнул.

— Плын — это не измененное состояние сознания, не трансовое состояние, не уход в другой мир как у шаманов, когда они со своими духами общаются, это полное нахождение в реальном мире во времени и пространстве. Меняется только восприятие. Плын позволяет бузнику молниеносно оценивать текущую ситуацию, предугадывать действия своего противника, действовать спонтанно и не предсказуемо… Из коленец такое складывать…

Говорил сейчас сельский земский фельдшер, наверное, не хуже самого академика Бехтерева. Уроженца Елабужского уезда Вятской губернии, светила мировой психиатрии, невропатологии, физиологии и психологии. Про него нам на истории медицины рассказывали.

— Перечитал я всё, что только можно… Но, как так у них получается — не понял. Образования не хватает… Хоть в одной гимназии с Владимиром Михайловичем учился.

Павел Павлович хмыкнул, гримаска его рот скривила.

— Плын целостность бузе даёт. Коленца как кирпичики между собой сцепляет. Не у всех плын получается. Тут, хоть крепче быка будь, все коленца знай, а настоящим бузником не станешь. Каждое коленце у тебя как солнышко сверкать может, а целая картина не сложена. Кучка смальты — ещё не мозаика…

Вот тебе и фельдшер. Философ просто… Сейчас ещё выдаст, что элементы, объединённые в систему приобретают новое качество… Так дед мой любит говорить…

— Вот, Ваня. Как-то так…

Вот после этого я глазами и захлопал.

Хочу, хочу, хочу!!!

Где тут в бузники записывают?

Учат такому и этакому?

Половину золотых фигурок зверей готов за науку отдать!!!

Что-то даже я из этого вслух произнёс.

— Поздно тебе уже, Ваня, учиться. Тут с младых ногтей надо… Я, вот тоже, как ты был, когда загорелся… Раньше надо начинать…

Павел Павлович этими словами меня на землю вернул. Приземлил, так сказать.

Тут ещё и в фельдшерском пункте дверь скрипнула — очередной пострадавший от высоковских на перевязку явился. Работа пришла — открывай ворота…

— Проходи, проходи, Силантий Егорович…

Павел Павлович как старому знакомому вошедшему кивнул. Впрочем, так оно и было.

Глава 19

Глава 19 Детские игры

С младых ногтей…

Я, после того самого разговора с Павлом Павловичем, на многое в селе стал другими глазами смотреть.

Вернее, понимать правильно увиденное.

Назавтра, после перевязок вышли мы на крыльцо фельдшерского пункта покурить. Мороз за нос пощипывал, щеки покусывал… Дымки из труб изб свечками в небо уходили.

— Смотри.

Фельдшер мне на ребятишек кивнул. Все они, кроме одного, поперёк улицы в рядок выстроились. У каждого в той и другой руке по снежку. Тот один, супротив линии своих дружков стоит. Метрах так в тридцати, может — чуть ближе. Руки у него пустые.

Кто-то из малышей в линии крикнул что-то веселое и парнишка к ним побежал, а те, другие ребята, стали в него свои снежки метать. Попасть пытаются. Он мчится, от снежков уворачивается. Как маятник туда-сюда качается. Уже совсем близко когда он от ребятни был, в него и попали. Прямо в лоб снежком залепили. Так, что даже шапка с головы слетела.

— Тренируются… Сейчас — снежками, а летом будут камешки кидать. Сперва маленькие, а потом всё больше. Взрослые мужики камни в пол фунта весом бросают. Вон как от крыльца до того дерева… Кто и дальше.

Я прикинул. От крыльца до дерева метров шестьдесят было.

— Причём, точно попадают, а сами неуязвимыми остаются.

Во как…

— Эти уже постарше. — кивнул фельдшер на малышню. — Совсем маленькие сначала через площадку бегают…

Тут Павел Павлович показал мне своё знакомство с подготовкой к каменной забаве.

— Начертят на снегу площадку и пополам разделятся. Через неё поодиночке первая половина и бегает. Другие в это время в бегущего снежки кидают. Так надо пробежать, чтобы тебя не запятнали. Отбегала половина, а потом меняются. Те, что бегали — кидают, а что кидали — бегают…

Я слушал и на ребят смотрел. Да, я их на много старше, но у меня так, голову на отсечение даю, не получится. Все снежки на себя соберу.

— Младшие вятки в коридор балуются, — продолжал между тем Павел Павлович. — Тут уже на три команды делятся. Две — параллельно друг против друга в линии выстраиваются. Шагах в двадцати друг от друга. Коридор делают. Третья команда — внутри его. Причем, на ограниченном пространстве. Чем ребята старше, тем оно меньше. Команду внутри коридора две первые снежками и обстреливают. Тут смотреть надо в оба и тем, кто кидает. Из другой линии тоже может прилететь… В кого в коридоре попали, тот бросать идёт, а попавший на его место становится.

Говорил Павел Павлович как по писанному. Скорее всего, в его трактате про бузу, это всё уже было отражено. Напечатает от в губернской типографии свой труд и на всю Россию прославится. Ну, тут есть за что.

Фельдшера как прорвало. Нашёл он в моем лице благодарного слушателя и рассказывал, рассказывал… У меня не только щеки уже замерзли, но и мочки ушей я тереть начал.

— Снег сойдёт, немного земля подсохнет — в города начнут играть. Ножичками. Палочкой черту прочертят и по обе стороны от неё города кружками обозначат. Поближе к черте — наши.