Остров на краю всего - Киран Миллвуд Харгрейв

– Мистер Замора? – говорит сестра Маргарита.

Он что-то бормочет.

– Извините?

– Вон, – произносит он тихо, словно икает. – Убирайтесь.

– Но вы так и не дали нам ответа. – Капуно делает шаг вперед.

Мистер Замора отодвигается от стола, отбрасывает стул и судорожно поднимается.

– Не приближайтесь ко мне.

Капуно замирает на полушаге.

– Вам нужен ответ? – Мистер Замора поворачивается к нам спиной и выдвигает ящик комода, на который наткнулся. Достает пузырек и поливает прозрачной жидкостью чернильное пятно на галстуке. Нос щекочет резкий, как в больнице, запах. Он начинает оттирать пятно и одновременно говорит: – Сколько бы петиций ни было написано, сколько бы подписей – вас, прокаженных, и ваших отпрысков – на них ни стояло и как бы сильно ни хотели вы иного ответа, он всегда будет таким – нет.

– Но… – пытается возразить Капуно.

– Вы хотите знать причину, как будто она не ясна! – Мистер Замора не смотрит на нас, чему я рада, потому что не хочу, чтобы он видел, как я плачу. – Мы намерены покончить с этой болезнью. А знаете, как мы убьем ее? Мы не дадим ей плодиться. – Он больше не трет галстук, но наливает из пузырька на ладони. – Мы не позволим ей размножаться. А для этого нам нужно блюсти чистоту. – Ладони у него красные, кожа только что не содрана до костей.

Сестра Маргарита трогает нану за плечо, и мы все начинаем отступать к двери. Мистер Замора продолжает говорить, глядя не на нас, а на свои руки, на которых уже выступила кровь.

– Мы остановим ее. Мы соберем чистых и дадим им чистую жизнь. Вы, конечно, и сами должны согласиться, что такая задача важнее всех других. Посмотрите на этих бабочек. – Он указывает на стены. – Они не знали ни болезней, ни опасности. Я даже даю им чистую смерть – разве это не доброта? Они прекрасны. Чисты. Не замараны миром.

Сестра Маргарита открывает дверь, и мы торопливо выходим из комнаты. Но прежде чем закрыть дверь, я оглядываюсь. Мистер Замора все еще трет руки на фоне радужной мозаики из мертвых бабочек. Наконец он поднимает голову. Дыхание надсадное, глаза обезумевшие.

– Прокаженные уйдут в историю, а этот остров станет музеем.

Сестра Маргарита захлопывает дверь.

Мы выходим из дома доктора Томаса. У меня дрожат руки, и даже Бондока трясет. Я слышу, как доктор Томас спрашивает сестру Маргариту, что случилось, но монахиня только качает головой, проходит, не говоря ни слова, мимо и спускается по тропинке, ведущей к морю и церкви. Я знаю, что она собирается молиться.

Мимо больницы с вытянувшейся к ней очередью, мимо новых домиков мы идем домой в полном молчании. Нана сильно хромает и опирается как на свою палку, так и на меня. Бондок держится рядом, но она не падает.

Дома я кипячу воду и опускаю в нее корень имбиря. Потом сажусь рядом с наной, и мы вместе пьем.

– Он больной, – говорит наконец Капуно.

– Это мы уже знали, – ворчит Бондок.

– Нет, по-настоящему больной, – возражает его брат. – Видел, как он раскладывал пинцет и увеличительное стекло? С такой тщательностью. И как расположил бабочек?

«Лепидоптерист, – беззвучно повторяю я. – Ле-пи-до-пте-рист». Ритм прыгучий, вверх-вниз, словно взмахи крыльев бабочки.

– И как повел себя, когда я подошла к нему, – негромко добавляет нана. – Я не просто вызвала у него отвращение – он перепугался.

– На него надо пожаловаться, – говорит Бондок.

– Кому? – вздыхает Капуно.

– Его прислало правительство!

– Тогда к чему затея с петицией? – бросает нана. – Зачем давать нам надежду?

– Оно того стоило, разве нет? – говорит Капуно. – Мы ведь все должны попробовать?

Она не отвечает. Я тоже не уверена.

У нас с наной остается всего лишь несколько дней – потом ее и меня ждут шесть лет разлуки, после чего я смогу вернуться и жить в одной из зон Sano, – и мы решаем повеселиться напоследок. План, однако, не срабатывает, потому что настроение у обеих не подходящее для веселья. Шесть лет – это половина моей жизни, и я не представляю, как проживу без наны хотя бы день.

Почти все, за что мы беремся, только добавляет печали. Сажаем в огороде овощи, которые вырастут без меня. Чиним плетеные стулья, которые нужно будет чинить снова к тому времени, когда я вернусь на Кулион. Я говорю «мы», но нана по большей части моргает и смахивает слезы, когда думает, что я не смотрю на нее.

Ей трудно опускаться на колени, держать лопату и раскладывать семена. С креслами нана даже не пытается помочь. А как она будет делать это все без меня?

Только теперь, за несколько дней до нашей разлуки, я понимаю, какой помощницей была для нее. Осознание приходит к нам, как прилив. С каждым проходящим годом я делала для нее все больше и больше: помогала ей одеваться, готовить, делать уборку. Но если нана и беспокоится, то не показывает этого.

Каждый день мы ходим на наш любимый берег, хотя путь туда не близкий. Песок здесь самый белый, и, хотя поблизости находится небольшая бухта с пирсом, рыбацкие лодки сюда не заходят, так что мы часто бываем одни. Я думаю о нашем визите к мистеру Заморе, его страхе и, больше всего, о бабочках.

– Почему он держит их вот так… мертвыми? – спрашиваю я на следующий после нашей встречи день.

– Чтобы ощущать себя могущественным, – говорит нана. – Могущественным и умным.

– Может, потому что они красивые?

– По-твоему, правильно устраивать ловушку для того, что считаешь красивым? Убивать красоту? Знаешь, я ведь тоже люблю бабочек. – Нана сглатывает. – Твой ама посадил цветы, чтобы привлечь их к нашему дому. Я видела их два лета, перед началом дождей. Они накрывали дом, словно листья, словно… – Она морщит лоб, стараясь найти нужное слово. – Словно лепестки – оранжевые, голубые, белые… Однажды они оставались целую неделю. Видеть их живыми несколько дней куда лучше, чем смотреть на мертвых сотню лет.

Нана говорит, а я замираю. Она почти не рассказывает мне об отце, не делится деталями их совместной жизни. Дом, покрытый бабочками, – я пытаюсь представить его себе.

– Ты поэтому хочешь, чтобы сюда прилетели бабочки? На лужайку у пекарни?

Нана вздрагивает, словно очнувшись от дремы.

– Это было так давно. И той лужайки уже нет, теперь на ее месте новый дом. – Она смотрит мне в глаза. – Я к тому, что мистер Замора коллекционирует бабочек не потому, что любит их. Для него они всего лишь образцы. Проект. Нечто такое, изучив что он будет чувствовать себя умным.

– Твой дом с бабочками…

– То было сто лет назад. Ладно, давай-ка перекусим. – Голос ее дрожит, и я, хотя и мечтаю о домике с бабочками в лесной чаще, вопросов больше не задаю.