Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

Бесценная — так он сказал. Бесценный сосуд. Теперь этот сосуд ничего не стоит. Завоевательница, она босиком зашагала к двери, не чувствуя боли в подошвах, пока не заметила, что за ней тянутся кровавые следы. Крохотный осколок красной глины, который она вытащила из подошвы, оставил глубокий порез; наверняка будет шрам. Но Донна небрежно отбросила в сторону этот последний осколок истории.

♦

У графа Маласпино на изгнание нечистой силы ушло времени больше. Возвратившись спустя несколько часов, он услышал от секретаря о поспешном уходе Донны.

— Молодая… дама, которая брала у вас… интервью…

Телеведущая…

— Телеведущая!

— Да, сэр. Из программы о Ренессансе. Она ведёт программу о реставрации Рафаэля, которую вы спонсируете.

— Эта девица? Чёрт знает что! Да ведь она даже не говорит по-итальянски!

Он попытался припомнить разговор с женой; много ли они с ней говорили по-английски? Сыграло ли это роль? Ругая себя влюбчивым старым дураком, граф Маласпино пытался представить, что девушка могла услышать. Оставалось лишь надеяться, что, ради их обоюдной безопасности, ни имена, ни названия ничего ей не говорили.

— Она прошла мимо меня, сэр, не сказав ни слова!

Как раз мимо окон, за которыми граф и графиня, стоя к ней спиной, вели дипломатичную беседу с местными воротилами. Секретарь решил тактично умолчать о том, что она была босиком — это в октябре-то! А красное платье, в которое она была одета, почти одета! Настолько облегающее (и какие формы облегающее!), что видно было: под ним ничего нет. Везучий ублюдок его босс!

— Ничего не украла? — спросил граф. Прежде такое случалось, но он решил, что с тех пор стал лучше разбираться в людях.

— Не думаю, сэр. Она ушла вскоре после вас, и при ней была только маленькая сумочка. Но… кажется, произошла… неприятность…

Граф один вошёл в апартаменты, направился по кровавым следам Донны в гостиную и замер на пороге при виде её римских сандалий, валявшихся среди осколков разбитой бутылки и терракотовых черепков бабушкиной статуэтки. Какое варварство! Статуэтка была уничтожена безвозвратно, и только невероятным усилием он обнаружил относительно крупный осколок — часть терракотового глаза, испачканного кровью, в котором, хотелось верить, сохранился намёк на этрусскую улыбку. Опустившись на колени, чтобы поднять его, он почувствовал, что его собственные глаза наполняются слезами.

Он услышал звук открывающейся входной двери и предупреждающий голос жены:

— Дадо, я привела доктора Лоренцо! Он с любовью говорил о твоих дяде и отце, с которыми познакомился во время войны…

— И об изумительном виде из этих окон, которым мы любовались…

Граф неуклюже обернулся на голос, один из тех, которые он много лет старался стереть из памяти. Замешкавшись среди осколков стекла и керамики, он ещё не успел подняться на ноги, когда высокий элегантный старик с военной выправкой возник в дверях гостиной.

— …виде на холмы над Сан-Рокко, — договорил старик, с интересом глядя на разгром и поднимающегося с пола Маласпино, который в одной испачканной в вине руке держал осколок статуи, а в другой римские сандалии Донны. — Эти виды рождают такие воспоминания, не правда ли, граф? Уверен, ваш отец, будь он жив, был бы рад узнать, что вы восстанавливаете старые знакомства.

♦

Паоло позже увидел Донну, размашисто шагавшую босиком по Урбино с таким видом, будто улицы принадлежат ей, красное платье развевается, как боевое знамя амазонок.

— Донна! — окликнул он её из кафе, где сидел с друзьями. — Донна! — Но она не услышала его или притворилась, что не услышала.

— Читал сообщение? — спросил Фабио, его приятель. — Наконец опубликовали подробности об этом старике, Доменико Монтанья, том, который на прошлой неделе умер на свиноферме под Сан-Рокко… — Он зашелестел газетой, нетерпеливо ища нужную страницу. — Паоло, да ты слушаешь меня или переживаешь, что та сучка в красном не оглянулась?

— Слушаю, слушаю, — вздохнул Паоло и провёл по волосам пятернёй в пятнах вчерашней краски.

То, что не удалось подъехать к Донне, угнетало его почти так же, как медленное продвижение работы над Рафаэлевым портретом, реставрация которого длилась дольше, чем предполагалось, по причине колебаний городского совета, не могущего решить, что делать с трещинами в живописном слое портрета, с не видными прежде исправлениями, или пентименто,[19]которые он обнаружил при расчистке. Его мучила совесть из-за того, что Шарлотта, чьим мастерством и самоотверженностью он восхищался, отдаёт портрету куда больше времени, чем он. Больше того, казалось, она просто одержима Рафаэлем. Наблюдая, как Шарлотта нежно касается полотна тончайшими кистями (словно это живое лицо, а не холст), Паоло решил, что для неё это способ выразить чувственную сторону своей натуры — может быть, единственный способ после развода. Но он тоже обладал чувственной, страстной натурой, однако как дать понять это красавице Донне, если он постоянно занят? Через несколько дней съёмки здесь закончатся, и она переедет в другой город делать новую программу. Он снова вздохнул и посмотрел через пьяццу вслед скрывшейся девушке.

Фабио всё не мог оторваться от газетного сообщения.

— Тут пишут, что Монтанья, вероятно, остался на ферме после работы распить бутылочку. Его вообще не должно было там быть в такое позднее время. Очевидно, он напился и случайно упал в одну из ванн с химическими растворами, которые используют для снятия шкур.

— Так и пишут, «случайно»? Имя репортёра? — Паоло выхватил газету у Фабио, чтобы взглянуть на подпись. — Так я и думал! Стефано Кракси — такой придурок! Неужели он думает, что кто-нибудь просто так возьмёт и бросится в ванну с кислотой?

— В нём потому ещё сохранилось хоть сколько-то крови, чтобы сделать анализ на присутствие алкоголя, что сработала сигнализация и сторож умудрился вытащить то, что от него осталось, крюком, на которых подвешивают туши.

Паоло с гримасой отвращения посмотрел на пиццу у себя на тарелке.

— Как, веришь этой истории? — спросил Фабио.

— Кто верит тому, что пишут в газетах? Можно биться об заклад, что эта история, как любые другие подобные «новости», кого-то устраивает.

— Особенно консорциум Нерруцци.

Паоло говорил себе, что его привлекает в Донне не просто её красота. Он знал множество не менее красивых девушек. «Меня восхищают в ней её прямота, — решил он, — её душа, готовность ко всему новому. А если всё-таки красота, то что в данном сочетании груди, губ и бёдер так пленяет меня?» Насколько он мог судить, грудь Донны, хотя и пышная, была не более округлой или упругой и соски торчали не больше, чем у Флавии, девушки его друга (которая к тому же была ещё и изящной невысокой блондинкой с голубыми глазами — женский тип, который он вообще-то предпочитал). Правда, ноги у Донны бесспорно длиннее, она по-особому, по-американски длиннонога, как жеребёнок.