Черные Земли - Белинда Бауэр

— Что, сэр?

Финлей задумался, прежде чем предпринять новую неуклюжую попытку.

— Из дому пишут?

— Да, сэр.

Финлей снова сник. Он подождал, сосредоточенно прочищая левую ноздрю. Эйвери прекрасно владел собой.

— И как там дела, дома?

Эйвери предвидел этот вопрос, еще когда Финлей прочищал нос, и прекрасно подготовился к нему.

— Ничего особенного. Это мой кузен. Сумасшедший компьютерщик. У меня был старый Амстрад. Процессор. Он говорит, это теперь редкость. Все хочет у меня его вытянуть.

— Сдвинутый на компьютерах?

— Верно, сдвинутый.

Финлей непринужденно поинтересовался:

— Ну и как, отдашь ему этот процессор?

Эйвери пожал плечами и улыбнулся, вложив в эту улыбку все:

— Посмотрим.

Финлей провел в качестве охранника двадцать четыре года, но от этой улыбки у него растаяли все сомнения. Он закрыл окошко, полностью уверенный в том, что теперь их с Эйвери связывает забавный общий секрет.

Финлей прервал ход его мыслей, но это было к лучшему. На этом поезде не стоило путешествовать днем. Это поезд ночной — пусть и не спальный. Эйвери улыбнулся про себя. Он еще вернется сегодня к Б.П. А сейчас стоит подумать о тех перспективах, что открывает перед ним письмо. Перспективы — это главное, чего лишаешься в тюрьме. Лишаешься в тот момент, когда за тобой захлопывается дверь камеры. И большинство никогда уже не находит им замены. Даже попав в заключение на месяц или на пару лет, обнаруживаешь, что перспективы у тебя изымают вместе со шнурками от ботинок. Надеялся на хорошую должность — отныне тебе светит карьера разнорабочего или социальное пособие. У настоящих преступников представление о перспективах уже совершенно иное. А у осужденных пожизненно вся перспектива — жареная картошка на ужин вместо картофельного пюре, ну или отбивная вместо котлеты.

Эйвери не знал, кто такой С.Л., но для простоты решил считать его существом мужского пола.

С.Л. был очень осмотрителен. Он понимал, что письма педофилам и серийным убийцам, как и письма от них, подвергаются тщательной цензуре. Поэтому он был загадочен и немногословен. И достаточно сообразителен, чтобы понять, что инициалов для Эйвери окажется недостаточно.

Но обратный адрес его выдал. В самом начале своего заключения Эйвери получал десятки писем из Шипкотта и окрестностей. Большинство писавших проклинали или умоляли — о таких он быстро забывал. Но одно, если память не изменяла ему, а кроме памяти полагаться было не на что, ведь хранить тома переписки ему не позволили бы, пришло от сестры Билли Питерса. Ничего особенного — девчонка хотела знать, что случилось с Билли и где его могила. Она умоляла Эйвери сжалиться над ее матерью. Он ответил ей, упирая на забавное совпадение: Билли перед смертью просил его о том же самом.

Эйвери очень сомневался, что сестра Билли Питерса получила это письмо. Сомнения подкреплялись и тем фактом, что на следующий день после отправки письма его повели принимать душ в другое крыло. Надзиратели сказали, что в его обычной душевой меняют трубы. По пути они очень веселились, обсуждая трубы, краны и проводку, и, оставшись в общей душевой с одним только дрянным казенным полотенцем при себе, Эйвери понял почему.

Он провел две недели в тюремном изоляторе, первую из них — лежа на животе.

По иронии судьбы спустя два года в их отделении особого содержания действительно ремонтировали водопровод. Эйвери предпочел двенадцать дней обходиться без душа — до тех пор, пока не закончили работы.

И для него это было непростым решением.

Арнольд Эйвери был очень чистоплотен. Болезненно. Простое прикосновение надзирателя или кого-то из заключенных вынуждало его бросаться в душевую и подолгу отмывать и отчищать себя и одежду.

После каждого убийства — и каждых похорон — он мылся основательнейшим образом.

Чистота была его богом.

Он душил детей аккуратно, и все же некоторых при этом рвало, некоторые писались от страха, а то и хуже. В таких случаях отвращение удваивало его пыл, и он ненавидел их всех за испорченное удовольствие. Порой ему приходилось даже окатывать их из шланга, прежде чем прикончить.

Мертвые дети вызывали еще большее омерзение. Даже слезы беспомощности, так трогавшие его, пока дети были живы, превращались в скользкую мерзость на их холодеющих лицах.

Короче.

Он не мог поручиться, но вполне вероятно, что письмо от сестры Билли Питерса пришло с того же самого адреса: шоссе Барнстепль, 111.

В таком случае, кто же такой C.Л.? Сосед, решивший выступить в защиту? Мать Билли Питерса? Двоюродный брат? Внук? Сын или дочь, рожденные после смерти Билли в качестве попытки заполнить брешь? Эйвери погрузился в размышления, но все эти возможности были равновероятными, и он решил не тратить времени.

«Уважаемый мистер Эйвери» — это хорошо придумано. И Б.П. — тоже. И просьба о помощи выглядела трогательно и кстати.

Но самое большое впечатление произвели на Эйвери слова «С благодарностью за понимание».

Первое письмо, которое Стивен отправил Арнольду Эйвери, вернулось так густо исчерканным толстым черным фломастером, что ничего прочесть было невозможно. Цензор осилил три четверти и в конце концов решил не передавать его заключенному, просто нацарапал поверх последней четверти: «К передаче не допущено» — и отправил обратно в Шипкотт.

Стивен почувствовал себя униженным. Его застукали, как мальчишку, пытавшегося пробраться на сеанс для взрослых в приклеенных усах!

Прошло несколько дней, прежде чем он перестал презирать себя и решился на вторую попытку. В конце концов, рассудил Стивен, если тебе всего двенадцать лет, нечего ожидать, что письмо маньяку получится у тебя с первого раза.

Всю следующую неделю он мысленно сочинял письмо, писал, сокращал, придумывал заново. Намучившись, он решил начать с главного — с просьбы. Итак, на девяносто процентов письмо было готово.

Еще две недели он решал, что лучше написать в конце: «Искренне ваш» или «Благодарю за понимание».

И хотя письмо было совсем не деловое, «Искренне ваш» застревало на кончике пера. Стивен никак не мог написать этих слов.

А миссис О'Лири еще требовала благодарности.

Стивен не спал ночами, а днем сидел на истории с географией, уставившись в пустоту. Его рассеянность достигла апогея на перемене: в ответ на трехкратную попытку Льюиса расшевелить его, он не произнес ни слова, и Льюис обозвал его мудаком и отчалил.

Стивен понимал, что надо в конце концов сделать выбор.

И только начав писать на бумаге — аккуратнейшими печатными буквами, — он пришел к окончательному решению: написать просто «С искренней благодарностью»! Это снимало проблему: он искренен в своей просьбе, но никак не связывает себя с убийцей.