Ангел Паскуале. Страсти по да Винчи - Пол Дж. Макоули

Отстраненный от дел, Никколо Макиавелли отказался присягать на верность новому правительству и за свои труды (или гордыню) два года томился в Палаццо дель Барджелло. Когда его наконец освободили, так ни в чем и не обвинив, он стал во главе журналистов, работавших на разных stationarii,[12]выпуская печатные листки, которые предлагали смесь сенсаций со скандалами. После падения прежнего правительства фракция механиков образовала Совет Восьми, Десяти и Тринадцати. Возведя в достоинство свое кредо: правда должна стать явной (но заботясь о том, чтобы в печать не попадало ничего противоречащего представлениям правительства о правде), — Никколо Макиавелли сделал карьеру политического комментатора.

Он работал на stationarius, который использовал под контору мастерскую, где когда-то трудился Веспасиано да Бистиччи; ирония заключалась в том, что этот самый крупный издатель удалился в загородное поместье, лишь бы не работать с новомодными печатными прессами, которые лишали работы переписчиков. Некоторые утверждали, будто бы это совпадение подтверждает то, что деятельность Макиавелли финансирует семейство Медичи, ведь Козимо де Медичи когда-то был главным клиентом Бистиччи, он заказал библиотеку из двухсот томов, которую сорок пять писцов закончили за рекордный срок в два года. Флорентийцы ничего не любили так, как сплетни, а сколько сплетен можно породить, находя связи и совпадения с событиями давно минувших дней, учитывая, что флорентийцы прекрасно помнили и просто обожали многокрасочную и бурную историю города. Можно сражаться с судьбой, но нельзя победить прошлое.

Даже в этот поздний час свет горел во всей печатной мастерской. Внутри оказалось полдюжины человек, которые за одним из письменных столов ели пасту с черным хлебом и запивали ее вином. Синяя завеса сигаретного дыма проплывала в воздухе над их головами. Пара подростков-печатников спала в подобии гнезда из тряпок под блестящей рамой пружинного пресса. Лежали кипы чистой бумаги, отпечатанные листы свисали с веревок, словно сохнущее белье. Везде горели свечи с зеркальными отражателями, одна из современных ацетиленовых ламп свисала на цепи с потолка. Она давала яркий желтый свет и добавляла в спертый воздух помещения чесночную вонь.

Товарищи приветствовали Макиавелли с жизнерадостным цинизмом. Издатель печатных листков Пьетро Аретино был честолюбивый человек вполовину моложе Макиавелли, плотный и начинающий жиреть, с окладистой бородой и черными сальными волосами, зачесанными назад.

— Свидетель, да? — спросил он, когда Макиавелли представил Паскуале. Он попыхивал зеленой сигарой, которая испускала густой белый дым, такой же ядовитый, как пар на улице.

Аретино впился в Паскуале пронзительными, но не злыми глазами. — Что ж, дружок, мы здесь печатаем только правду, верно, ребята?

Остальные захохотали. Самый старший работник, с лысиной, обрамленной жидкими седыми волосами, сказал:

— А Республику волнуют скандалы в среде живописцев?

— Здесь нечто большее, — сказал Никколо Макиавелли. Он уже успел плеснуть порцию желто-зеленой жидкости в стакан с водой и теперь выпил мутный напиток, содрогнувшись наполовину от восторга, наполовину от отвращения.

— Не стоит, Никколо, — заметил Аретино.

— Эта штука хорошо действует на мои нервы, — пояснил Никколо, принимаясь смешивать новую порцию. — А что до ссоры, это видимый симптом той болезни, которая поразила все государство. Испанская зараза начинается с вполне невинного прыщика, который даже не болит, насколько мне известно. Надеюсь, вы поняли, что я знаю об этом не из личного опыта, — добавил он, когда все засмеялись. — А тот несчастный, который позже обнаружит у себя на члене сыпь, вовремя не углядел таящейся в этом прыщике опасности. Я часто думаю, что мы похожи на врачей, советуем, как лучше жить, вычищаем заразу. Это происшествие может показаться ерундой, я знаю, но это диагноз.

Аретино выпустил длинную струю дыма.

— Публику волнует только то, чем мы захотим ее взволновать. До тех пор пока мы печатаем о чем-то, это новость. Если мы печатаем о чем-то много, это большая новость. Помните войну в Египте? Так ведь войны не было, пока мы о ней не сообщили, только тогда Синьория послала войска.

— Но война-то все равно была, — мягко произнес Никколо. Он каким-то образом уже успел прикончить вторую порцию напитка и допивал третью.

— Но другая война! — воскликнул Аретино. — Не скромничай, Никколо. Ты должен упиваться своей властью.

— Я слишком хорошо знаю, куда приводит упоение властью, — сказал Никколо Макиавелли.

— Без риска не будет награды.

Аретино с наслаждением перекатил сигару из одного угла рта в другой. Мерцание свечей отражалось в его глазах. «Он похож на дьявола», — подумал Паскуале. В такую ночь было несложно представить, как эти циничные мужчины действительно правят миром посредством своих слов, в чем они сами, кажется, не сомневались.

Самый старший спросил:

— Так в чем же значительность этой ссоры, Никколо? Что это за болезнь?

— Пожалуйста, прочитай мою статью, Джироламо. Сейчас уже так поздно, боюсь, я не смогу пересказать, перевру сам себя.

Аретино сказал:

— Война старого с новым, механиков с художниками, Папы Медичи с нашей драгоценной Республикой. Нам необходимо ответить на вопрос, чью сторону мы примем? Кто из них ангелы?

— Те, кого полюбит Бог, — отозвался кто-то.

— Это прекрасно, — раздражился Аретино, — но мы не можем дожидаться небесного суда, который часто нескор и странен.

— Ну, это не новость, — продолжал пожилой журналист. — Каждый, у кого есть глаза, знает, что Папа прибывает через два дня. Каждый, у кого есть уши, знает, что это посольство должно погасить угли бесконечно тлеющей войны между Флоренцией и Римом. Рим когда-то пытался ослабить Медичи убийствами и войной, а теперь один из Медичи стал Папой и вынужден договариваться с теми же механиками, чьи машины спасли правительство Джулиано де Медичи. Глупая стычка — это не тот крючок, на который можно повесить что-нибудь столь же тяжелое, как заговор с целью скрыть правду от граждан.

Никколо сказал:

— Прекрасно известно, что Рафаэль посланник Папы. У всех художников имеются глаза, правда, юноша? А у Рафаэля они лучше, чем у многих других, как раз чтобы высмотреть, какие в городе настроения. И еще речь идет о жене некоего уважаемого горожанина, женщине, которая питает особый интерес к искусству. — Тут все заулыбались, и даже Макиавелли, кажется, развеселился. — Но здесь ее имя лучше не упоминать, слишком хорошо оно известно.

Паскуале, желавший знать, кто эта женщина, небрежно бросил:

— Петушок Салаи грозился назвать ее имя, если мастер Рафаэль выйдет из себя.

— Пустая угроза, — отмахнулся Аретино. — Любовные похождения твоего мастера Рафаэля освещают самые популярные издания христианского мира. Многие мужья, кажется, мечтают, чтобы им наставил рога молодой гений, хотя, боюсь, они путают член Рафаэля с его кистью и думают, будто их жены приобретут большую ценность от его движений, словно пигмент, который обращается в золото, когда мастер берется за кисть.