Ветер перемен - Андрей Колганов

Отлавливаю по окончании совещания Л. Д. Троцкого и говорю ему:

– Я ведь обещал вам серьезный разговор? Так время давно назрело.

И в самом деле, назрело. Троцкий явно не удовлетворен своим нынешним положением на задворках политического Олимпа. А еще больше пассивностью своего лидера недовольно его окружение – кто по принципиальным, кто по шкурным соображениям, а большинство и по тем, и по другим. Не дай бог влезет в открытую схватку. Только этого еще не хватало! Но что ему подбросить, чтобы повернуть неуемную энергию Льва Давидовича в другое русло? Думай, думай…

На здешнем Олимпе сейчас сложилась несколько неожиданная для меня ситуация. Осень и зима одна тысяча девятьсот двадцать четвертого года отличались удивительным затишьем во внутренней политической жизни. После XIII съезда и драки вокруг письма Ленина, итогами которой были недовольны очень многие, и после неожиданного фиаско Зиновьева на V конгрессе Коминтерна следовало бы ожидать новых столкновений в верхах, продолжения борьбы за передел власти. Ведь фактически позиции всех основных партийных лидеров ослабли, и в то же время стали понемногу укрепляться дотоле не самые влиятельные фигуры. Поэтому я предполагал, что Зиновьев, Сталин, Троцкий вот-вот перейдут к решительным действиям. Однако мои предположения не оправдались. В чем же дело? Как оценить ситуацию, чтобы не попасть впросак в разговоре с Троцким?

К сожалению, о том, что происходило на самом верху, приходилось судить по официальным сообщениям, газетным статьям и отрывочным косвенным данным. Других источников информации у меня не было, и послезнание в этой ситуации ничем не могло помочь – в реальной истории политический баланс в партийной верхушке к этому моменту складывался иначе. Никакого дружного натиска на троцкистов и подготовки полного организационного разгрома левой оппозиции здесь не наблюдалось – хотя бы потому, что сама левая оппозиция не приобрела таких масштабов и активности, как в моей истории. Кроме довольно резкой, но не слишком активной критики крайне левых (всяких там децистов, остатков «рабочей оппозиции» и т. п.), редких и не слишком язвительных шпилек в адрес Троцкого, – притом что сам «Лев Революции» на такие нападки почти не отвечал, предпочитая выступать с речами и статьями в основном по своей работе в ВСНХ, – стояла, можно сказать, тишь и гладь. Похоже, стороны примерялись друг к другу перед решающей схваткой.

Зиновьев после щелчка по носу на конгрессе Коминтерна, вероятно, все еще не пришел в себя, растерян, пребывает в подавленном настроении, в унынии. Однако он приобрел выигрышные позиции за счет ликвидации поста генсека ЦК, перемещения Сталина в Совнарком и удаления некоторых его сторонников из Секретариата и Оргбюро. Хотя письмо Ленина и ему самому доставило немало неприятных минут, как и публикация «Львом Революции» своих воспоминаний об Октябре, где он отнюдь не щадил самолюбия Григория Евсеевича, но, главное, удалось отодвинуть чуть не ставшего слишком сильным бывшего генсека от рычагов власти над партаппаратом, а Троцкого вообще задвинуть на второстепенные должности. Теперь Зиновьев, как можно предположить, выжидает какого-нибудь неловкого шага Иосифа Виссарионовича или какой-нибудь хозяйственной неудачи, чтобы воспользоваться случаем и резко ослабить его позиции.

Сталин вроде бы тоже затаился…

Сталин в это время работал в Совнаркоме, в своем кабинете в Кремле, на третьем этаже корпуса № 1 (бывшее здание Сената). Уже многие месяцы его не оставляло гнетущее ощущение, как будто он пребывал в осажденной крепости. Тогда, на XIII съезде РКП(б), этому интригану Зиновьеву удалось напугать большинство Политбюро призраком его необъятной власти, и под этим предлогом попытаться перехватить у него пост генсека. Слабым утешением оставалось то, что удалось славировать и уговорить Политбюро вообще ликвидировать этот пост, чтобы, как он тогда выразился, «предотвратить после смерти Ильича чрезмерную концентрацию полномочий по кадровым делам в одних руках». Удачно вышло и на конгрессе Коминтерна – удалось выбить из-под зада Зиновьева пост главы аппарата ИККИ, причем чужими руками и даже не ставя этот вопрос предварительно на Политбюро и Оргбюро. Ох, как же шумел тогда Зиновьев! Но ни Томский, ни Рыков, ни Бухарин его не поддержали. Кивая на решения XIII съезда, объясняли, что и в Коминтерне вредна чрезмерная концентрация власти, и раз уж делегаты конгресса так решили, то почему Политбюро должно вмешиваться?

Сталин вдруг усмехнулся в усы, уловив неожиданный поворот собственной мысли: «Что же, и в демократии есть свои хорошие стороны, если суметь ими грамотно воспользоваться. Вон буржуи у себя играют в демократию – и ничего, держатся. А что, и мы этому научимся!»

Иосиф Виссарионович пока не мог себе позволить ввязаться в прямую схватку за возвращение всех главных рычагов власти. Во-первых, если он не повременит, другие члены Политбюро только укрепят свои подозрения насчет его властолюбия, и это может разрушить ту хрупкую еще коалицию, которая сложилась против Зиновьева, – именно потому что Гриша как раз своих амбиций не скрывает. Так что выходит – Зиновьеву власть нужна ради самой власти, чтобы красоваться на вершине. Дурак! Власть нужна, но не ради нее самой, а чтобы двинуть вперед дело, чтобы не мешались под ногами и не ставили палок в колеса. Во-вторых, навалились хозяйственные заботы. И в первую очередь – недород в Поволжье и на Юго-Востоке. С этим надо было обязательно справиться, иначе соперники увидят удобный повод столкнуть его вниз.

Но теперь, кажется, настает время. Приближается момент, когда нужно бросить партийцам яркий лозунг, вокруг которого сплотятся если уж не все – недовольные крикуны и умники всегда найдутся, – то, во всяком случае, подавляющее большинство. И тот, кто скажет это слово, станет во главе большинства…

Недород двадцать четвертого года, охвативший главным образом Астраханскую, Царицынскую и Саратовскую губернии, но распространившийся и на некоторые другие районы, конечно, не шел ни в какое сравнение с катастрофической засухой двадцать первого. Но даже по сравнению с малоурожайным двадцать третьим годом, когда собрали 3475 миллионов пудов хлеба, урожай следующего, двадцать четвертого составил всего 3165 миллионов пудов. Дефицит семенного, продовольственного и фуражного зерна во всех пострадавших районах исчислялся в 147,7 миллиона пудов. Память о страшном двадцать первом была в этих местах еще совсем свежа, и по губерниям, где местами погиб практически весь урожай, уже в июне начала распространяться паника.

Бедняки, чтобы закупить зерно, стали массово распродавать за бесценок продуктивный и рабочий скот (при этом средние цены упали на треть), чем воспользовались зажиточные слои сельского населения. В то же время цены на хлеб пошли вверх. Просматривая страницы «Правды», «Известий», «Бедноты», я видел, как они пестрели тревожными сообщениями с мест. Правительство срочно приняло меры по стабилизации хлебного рынка и предоставило крестьянам ссуды под залог скота с многомесячной рассрочкой их выплаты. Это позволило сохранить поголовье крупного рогатого скота в неурожайных районах. Незначительно – на три процента – сократилось лишь поголовье лошадей да на двадцать три упало поголовье свиней.

Для председателя Совнаркома наступили поистине горячие дни. Нужно было обеспечить поступление оперативной информации от ЦСУ и Госплана о состоянии дел в губерниях, пораженных засухой, контролировать предоставление помощи зерном, фуражом для скота, проследить за своевременным выделением ссуд, провести классовую линию в распределении помощи, чтобы она направлялась в первую очередь беднякам и середнякам. Наркомюсту было дано поручение усилить борьбу с ростовщичеством и кабальными сделками.