Заградотряд. "Велика Россия – а отступать некуда!" - Сергей Михеенков

Ночью они пропустили через свои порядки отступающие группы 17-й и 113-й стрелковых дивизий. Это были дивизии той самой армии, командующий которой несколько часов назад, через своего адъютанта сказавшись раненым, бежал в тыл, бросив даже штаб, не только что дивизии.

– Ребята, уходите! – кричали раненые с повозок, когда его бойцы спрашивали, что там, за лесом.

– Сила идет страшенная!

– Танки! Самолеты! А у нас на все отделение одна противотанковая граната!

– Прекратить разговоры! – пресекали пораженческие настроения командиры и политруки. – Шире шаг!

– Да уж куда шире! Штаны рвутся!

Озлобленный вид отступавших бойцов, неразговорчивость командиров, потерявших влияние на своих подчиненных, невладение оперативной обстановкой – все это сильно подействовало и на Мотовилова. Он приказал отправить с отступающими свой обоз с ранеными. Легкораненых тоже сформировали в группу. Старшему группы лейтенанту Колесникову он приказал:

– Володя, назначаю тебя командиром группы охраны. За обоз отвечаешь головой. Оружие взять с собой.

Когда раненые ушли на восток, он вздохнул с облегчением.

Утром бой возобновился. Но теперь он принял иной характер. Немцы начали обтекать их фланги небольшими, числом до взвода, подразделениями на мотоциклах и бронетранспортерах. Ночью их разведка, конечно же, обследовала район и выяснила, что перед ними не больше двух батальонов с небольшим усилением, что фланги прикрыты только болотами и лесом. Да одиночными пулеметами. Но в лоб все же не полезли. Не хотели они терять людей здесь, в двухстах километрах от Москвы.

Мотовилов с комбатом, бойцы которого окопались слева от шоссе, решили так: войско у них невеликое, но позиция удобная, по правому и левому флангам болота, уходящие в леса на несколько километров, танки там не пройдут, так что путь им один – только через них. А значит, задержать их можно только здесь. Таким образом, задача поставлена правильно.

Держались до вечера. Мотовилов смотрел в бинокль на то, как низовой ветер густо размазывает по просеке маслянистый вязкий дым горящих танков, прислушивался к густеющей в лесу справа и слева от них стрельбе и радовался только одному, что обоз с ранеными уже далеко и лейтенант Володя Колесников, этот храбрый и пылкий мальчишка, останется живым. В последние недели он опекал его как сына. У Мотовилова не было детей. Женился поздно. Тася вначале откладывала. Не до детей. Потом, потом… Так никого и не родили.

Тасю они похоронили под Минском у дороги в неглубокой воронке, расширив ее саперными лопатами. Могилу копали Володя Колесников и водитель полуторки. Когда начали закапывать, шофер окликнул их: «Тут еще девочка, товарищ полковник!..» Водитель держал на руках тельце ребенка, оправляя на нем заляпанное кровью платьице. Девочке было лет пять, не больше. «Клади рядом», – приказал он.

Следующей ночью они пошли на прорыв. Прорывались в сторону Спас-Деменска. Потому что шоссе позади них было уже перехвачено, и оттуда в обратном направлении, а значит, понял Мотовилов, по их душу, двигалась колонна немцев. Тыловое охранение уже вступило с ней в боестолкновение и, теснимое превосходящими силами, отходило к основным позициям. Медлить было нельзя. Они быстро снялись и двумя параллельными колоннами пошли на прорыв. Немцы, не ожидавшие ночной атаки, расступились почти без боя. Так и прорвались. По первой фронтовой заповеди Мотовилова. Если бы остались в окопах до утра, как предлагал комбат, ни разу еще не побывавший в окружении, брели бы сейчас в колонне военнопленных в немецкий тыл, в сторону Рославля. Спас-Деменск обошли с севера. Однажды, уже за Спас-Деменском, где-то перед Всходами, догнали немецкую колонну. Три бронетранспортера, около дюжины подвод, нагруженных какими-то ящиками. На трех подводах солдаты. Вооружены в основном винтовками. Но на головной подводе пулемет. Разведчики объехали колонну на трофейном мотоцикле. Доложили. И он принял решение атаковать их прямо в поле, не дожидаясь, когда они подойдут к райцентру Всходы. Тогда ему казалось, что немцы заблудились, беспечно двигаясь по территории, занятой советскими войсками. Советских войск здесь, так же, как и во Всходах, и на десятки километров к востоку, уже не было. Вернее, они были. Были вокруг. Тысячи, десятки тысяч, рассеянные по лесам, распыленные в пространстве между Вязьмой, Спас-Деменском и Сычевкой. Но это были уже не войска. Как загнанные, преследуемые охотой звери, они прятались в чащах и оврагах. Лишь иногда они выходили на просеки и дороги. Либо сдаваться. Либо попросить кусок хлеба.

Мотовилов запомнил один случай той ночи. Когда обходили Спас-Деменск, еще до встречи с попутной немецкой колонной, на дорогу перед их грузовиком вышла группа бойцов с поднятыми руками. Уже налегке, без винтовок. С одними тощеватыми «сидорами» да котелками на поясах. Винтовки лежали у ног. Человек двенадцать. Бледные, обросшие пятидневной щетиной лица. Испуганные глаза. Сгорбленные, постаревшие фигуры. Эти люди смирились уже с самым худшим. Те, кого вел он, тоже были измотаны, но в них еще не оборвался тот главный нерв, который напоминал бойцу, кто он есть, кроме того, что он человеческое существо, нуждающееся в крове и пище. Батальонный комиссар Горленко, сидевший рядом, сказал:

– За немцев нас принимают. Из пулемета бы их, мерзавцев.

– Не их вина, что они доведены до такого состояния, – неожиданно вырвалось у Мотовилова то, о чем он давно и со злостью думал вопреки всему тому, что говорилось и предписывалось свыше.

– Оставьте эту риторику при себе, Степан Фомич. Для особых минут. Угрызениями совести будете наслаждаться наедине с собой, когда вас бойцы не видят.

Батальонный комиссар Горленко был человек начитанный, знал немецкий, английский и даже французский языки, но и солдатскую жизнь знал во всех ее проявлениях. В критические минуты становился жестоким и непреклонным, так что даже Мотовилов его опасался. Пустить бойцу или младшему командиру пулю в лоб в разгар боя, когда комиссару казалось, что тот не выполнил приказ из-за собственной трусости, ему ничего не стоило. На досуге комиссар Горленко тоже любил поговорить на отвлеченные темы – интеллигентный человек. И в этом смысле Бурман напоминал Мотовилову комиссара Горленко. Но только в этом.

– А ну-ка, останови, – приказал Мотовилов шоферу. Он вдруг понял, что сам должен прекратить эту нелепую сцену. Иначе инициативу возьмет в свои руки комиссар.

Водитель втянул голову в плечи и резко затормозил. Машину занесло на обочину, обдало грязью стоявших с поднятыми руками. Свет фар проскользнул вперед.

– Ну что, ребята, отвоевались? – Открыв дверь, Мотовилов встал на подножку. Другой рукой на всякий случай придерживал трофейный автомат. – Голодные, холодные, брошенные на произвол судьбы, в гриву-душу вас! Пожалеть вас, что ли?…

Стоявшие у обочины колыхнулись и разом всей оравой ломанулись в лес. Словно стая диких свиней, вначале принявших ослепительный свет автомобильных фар за восход солнца, а потом, внезапно почувствовав свою ошибку и одновременно смертельную опасность, ринулись они в спасительные дебри. Бежавшие сбивали друг друга с ног, топтали и вскакивали снова, норовя затоптать уже других. Слышались сдавленные звуки их голосов, в которых Мотовилов не мог различить ничего человеческого. Нет, это были уже не бойцы, которых можно было вести дальше. Ведомый порывом, который порой охватывал его в разгар боя, в самый пик опасности, он вскинул трофейный «МР40»[6]ловя в колечко намушника серые спины и головы в глубоко надвинутых пилотках. Но почему-то не выстрелил. Что-то помешало ему тогда нажать на спуск. Какой-то пустяк. Быть может, то, что в руках оказалось немецкое оружие. Полосни он по серым спинам из трофея, и в его поступке появился бы новый смысл, с которым пришлось бы жить дальше. На войне не все продумаешь наперед, на войне приходится больше действовать. Но в те дни и ночи он был полковником, и ему необходимо было думать. Нет, остановил он себя, если все старшие командиры начнут действовать так, как комиссар Горленко… Нет. Пусть бегут в плен. Кто в плен, кто домой. Куда хотят. Может, еще одумаются. О дезертирстве домой он уже слышал от тех, кто присоединился к их колонне в пути. По домам – эта шальная и заразная фраза, наполненная погибельным для войска смыслом, загуляла и среди его бойцов. Многие из них родом были из Подмосковья. Отсюда, даже если пешком, считай, рукой подать. После Спас-Деменска, на лесной поляне, он выстроил весь личный состав полка, всех попутчиков, поставил боевую задачу, предупредил о строжайшей дисциплине на марше и подытожил такими словами: