Племенной скот - Наталья Лебедева

Воздух, казалось, стал плотнее и гуще из-за криков, стонов и запахов: горелого и чего-то еще, кажется – крови. Леня смотрел на все это широко раскрытыми глазами и вдруг понял, что только он один не надел бронежилета и шлема и стоит теперь посреди побоища, как в центре урагана, беззащитный и мягкий, будто черепаха без панциря. И в момент, когда он это осознал, из дыма и копоти вывалилось на него перекошенное, заросшее бородой лицо в потеках свежей крови. Рот, раскрытый в крике или разорванный в борьбе, казался черной дырой. Что-то острое, светлое, несущее на себе солнечные блики, было нацелено прямо на Леню. Он не успел испугаться, а только слегка наклонился, втягивая живот – на доли секунды отдаляя миг, когда неизвестное острие вонзится в него, но вдруг черная тень заслонила желтые блики, и страшное лицо исчезло.

Леня тряхнул головой, пытаясь отогнать ужасный морок, и увидел, что человек лежит на земле и смотрит в небо остановившимися глазами. В руке убитый все еще сжимал рогатину, ярко-желтую, словно только что выструганную. Над ним с ножом, с которого стекала кровь, стоял Виталий, по-обычному склоненный вперед, качающийся, как ветка на ветру, опьяненный всеобщим ужасом и только что совершенным убийством. Потом он очнулся, тряхнул головой и вдруг разразился полузвериным оглушительным рыком: «Рррррраа-ааа!!!» В ответ раздался гром змеиного хвоста.

Потом все как-то сразу стихло, и даже дым стал стелиться по земле, словно склонился, устав от стремительного, выматывающего поединка.

Охрана черным квадратом окружила одну из изб. В узком мутном окошке виднелось озлобленное мужское лицо. Откуда-то еще доносился горький разноголосый бабий вой.

Леня в растерянности оглянулся и увидел, как из темного проема манит его длинная рука Виталия. Он пошел туда и оказался в просторном сарае. Здесь было прохладно и пахло сеном, а не гарью; правда, в углах маячили темные фигуры автоматчиков. У дальней стены, под слуховым окошком, из которого лился рассеянный солнечный свет, стояли деревенские девушки. Они молчали, скованные страхом, и почти не двигались, лишь утирали украдкой мокрые от слез, измазанные копотью лица. Их волосы были растрепаны, так что вокруг голов получалась пронизанная светом дымка, похожая на слитый в одно нежное свечение нимб.

Виталий расстегнул защитный шлем и, сорвав его с головы, разлохматил рукой слипшиеся от пота волосы. Потом, поведя плечами, сбросил на землю бронежилет, и тот мягко упал в кучу свежей соломы. Рядом с ним снимали доспехи другие мужчины.

Виталий взглянул на Леню и, ухмыльнувшись, подмигнул. Затем пришлые двинулись к девушкам. Те в испуге жались друг к другу, наклоняли головы, прятали лица в волосах, горбились, закрывались руками, подбирали и прижимали к себе клоки рваной одежды, но их выволакивали вперед, безжалостно рассматривали в свете, струящемся из высокого окошка, пихали назад или уводили в сторону, в стог сена, где слышались уже мольбы, стоны, плач и неясные звуки тщетной борьбы.

Виталий тоже выбирал себе девушку. Он долго колебался между двумя – Леня видел это, потом рывками содрал с них, плачущих, одежду и стал трогать и мять, словно выбирая товар на рынке.

Лене стало противно. Он чувствовал странную наполненность: что-то гудело и ворочалось у него в груди, сталкивалось, разбивалось, стекало по ребрам прогорклым жиром. Он дрожал от возбуждения и страха, от запаха крови и от стонов молоденьких дев. Он был в ужасе от происходящего, хотел бежать, но в то же время не мог не смотреть, не мог не наслаждаться обуявшей всех яростью. Так путник, застигнутый грозой в полях, поднимает, забыв об опасности, голову и смотрит в восхищении на бушующую стихию.

Три девушки, которых не захотел пока никто, со страхом смотрели на Леню. И он, перехватив этот взгляд, испугался, что не выдержит, что, переступив через себя, сделает невозможное. Он бежал из сенного сарая, обуреваемый желанием вернуться. Он несся по кругу, провожаемый взглядами охраны, и повсюду натыкался на змеиную броню, на раскачивающиеся гигантские морды с бьющими по воздуху языками, на дрожащие, громыхающие хвосты. Потом вдруг возник перед глазами огромный сиреневый куст, и, нагнувшись, Леня нырнул внутрь. На него пахнуло свежестью, словно куст хранил запах вчерашнего дождя, а потом голова уперлась во что-то мягкое.

Леня поднял глаза: перед ним сидела девушка. Сирень росла в этом месте четырьмя раскидистыми кустами, и у их корней образовалось что-то вроде маленького шалаша, прикрытого со всех сторон густой зеленой кроной. Девушка пряталась здесь от пришлых людей, и, когда все стихло, ей показалось, что спасение близко, но тут вдруг возник перед нею Леня. Она побоялась вскрикнуть, чтобы не накликать на себя еще большей беды, закусила рукав, борясь со страхом. Ей некуда было деться: чужак навалился на нее, всем своим весом прижал к земле. От неожиданности мужчина замер, и она, оправившись от первого испуга, смогла его рассмотреть. Он оказался не таким страшным: и голова не была черной, большой и блестящей – девушка с испугу не поняла, что это только шлемы, – и в крови он испачкан не был. Мужчина прижал ее к земле. Такой живой, теплый, тяжелый, в то же время он был одним из тех, кто вылез из пасти холодного потустороннего змея. У него были блестящие голубые глаза и красивые светлые волосы, лежавшие ровными волнами. Он пах обманчиво и неясно: то ли сладко, то ли по-мужски тяжело и терпко, но не обычно, не потом, не грязью и не болезнью. Секунду спустя ей показалось, что это архангел, посланник самого Бога спустился на землю спасти ее из населенного змеями ада. «Он не желает мне ничего плохого, – подумала девушка. – Он закрыл меня, защитил. Он любит меня, наверное». Верить в это, наверное, было легче, чем бояться, все время бояться и медленно сходить с ума от иссушающего ужаса.

Леня молчал и не двигался. Он ощущал под собой легкое шевеление женского тела, видел тонкую руку, прикрывшую лицо, и прядь иссиня-черных волос, стекавшую со лба, как ручеек. Он видел глаза: яркие, блестящие, глядящие со страхом. Но утекали мгновения, страх уходил, и на место его приходили восторг и покорность, мягкая женская покорность. Никогда в жизни не видел Леня таких глаз, и именно это выражение подчинения и готовности родило в нем наконец назревавший взрыв. Он вытянул руку назад и нащупал край ее длинного сарафана, потянул материю вверх, провел по обнаженной ноге ладонью. Глаза девушки распахнулись, но она не издала ни звука и только сильнее вцепилась зубами в рукав.

Леня взял ее руку, отвел в сторону, и она, поняв, тихонько застонала. Он принялся целовать ее страстно и яростно, всю: лицо, руки, волосы; разорвал на груди сарафан, сжал острую, едва развившуюся грудь с темным пятном соска и застонал от предчувствия наслаждения. Она была не такая, по-особому пахла: не кремами, не мылом и духами, а чем-то резковатым и терпким, и от волос ее шел густой аромат травяного отвара.

Прошел год, Лене почти удалось забыть ту вылазку, а на новые его не звали. Но настал май, и сирень расцвела пышными шапками. Вспомнились вдруг запахи только что распустившихся цветов, земли, напитанной влагой, волос, вымытых в травах.

– Виталий, – сказал он, набрав номер, – ты можешь отвезти меня туда снова?