Нескучный сад - Людмила Захаровна Уварова

дружно считали без пяти минут артистом.

Сева ужасно фасонил: на переменах постоянно читал какие-то загадочные книги. Когда его спрашивали, что это за книги, он важно отвечал: «Мастерство актера» Моисси, или «Жизнь Щепкина», или еще что-нибудь в этом роде, при этом он откидывал назад свою красивую голову, как бы позируя перед невидимым фотоаппаратом.

Сева удивительно подходил к своей роли. Когда он вышел на сцену в красной сатиновой рубашке, сдвинув синий берет чуть набок, зал невольно ахнул: испанец, да и только!

Хорош был и Зденек в роли брата Педро — Хосе. Только, по-моему, он чересчур намалевал себе брови и так таращил глаза, что казалось, еще немного и они выскочат из орбит. Зденек ходил по сцене, подбоченившись, высоко закинув голову, и поминутно хватался за кинжал, висевший у него на боку.

По его мнению, только так должен был вести себя настоящий франкист.

А вот Лючия — Валя, скажу прямо, совсем не походила на испанку, хотя надела пышный черный парик и щедро намазала морилкой лицо и руки.

Плечистая, с малиновым румянцем на круглых щеках, с чуть заплывшими глазами, она старательно кричала:

— Но пасаран, Педро! Верь мне, они не пройдут!

В пьесе участвовали солдаты республиканской и франкистской армий, бойцы интернациональных бригад, испанцы и испанки.

Мне была поручена роль крестьянской девушки. У меня даже не было имени. За все три действия я должна была произнести несколько раз всего два слова: «Вон франкисты!»

Я выходила на сцену и, приставив ладонь к глазам козырьком, вглядывалась в даль, высматривая врага. Время от времени я кричала истошным голосом:

— Вон франкисты!

Тогда на сцене начиналось столпотворение. Республиканцы, усиленно топоча ногами, бежали за кулисы и там шумели, кричали, стучали в железные кастрюли, имитируя ожесточенный бой. Потом вновь возвращались, повоевав сколько следует, а я опять всматривалась в даль и снова кричала:

— Вон франкисты!

Больше мне никаких слов по роли не полагалось.

О, как отчаянно, как исступленно завидовала я артистам — исполнителям главных ролей!

Даже Лешка, игравший отца братьев-соперников, выглядевший препотешно, нацепив длинную бороду из кудели, и тот вызывал у меня бешеную зависть.

Еще когда только распределяли роли, я надеялась, что мне поручат что-нибудь значительное, но Гриша без лишних слов протянул мне тонкий листок бумаги.

— Это тебе, — сказал он. — Не роль — филармония. — Посмотрел на мое огорченное лицо и утешил меня: — Ты самая первая выходишь на сцену.

Я взглянула на жалкий листок, потом увидела в руках Вали толстую тетрадь с текстом ее роли, и слезы брызнули из моих глаз.

Однако я все-таки решила играть. Я сказала сама себе: «Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры».

Так говорил обычно Сева Столяров.

У меня была превосходная память. Я быстро выучила свои слова. Да и что тут было учить!

Валя пожаловалась мне:

— Тебе хорошо, а мне-то сколько зубрить!

«Мне бы твою роль, — с горечью подумала я. — Уж я бы показала!»

Но я ничего не сказала Вале. Я была хорошим товарищем и не хотела омрачать ей удовольствие.

Ведь каждый понимал: Валя ужасно гордится своей главной ролью и все ее жалобы только для виду, а на самом деле…

Настал день премьеры. Все мы, артисты, волновались и переживали. Даже самые незначительные, вроде меня.

Раздвинулся занавес. В зале постепенно затих говор и шум. Я вышла на авансцену и стала пристально вглядываться куда-то в конец зала.

Некоторые зрители стали тоже оборачиваться, интересуясь, что это я там увидела.

Гриша из-за кулис громко произнес:

— Не оборачивайтесь, это нужно по роли…

Только тогда в зале перестали оглядываться назад.

Потом на сцене появились Сева и Валя, влюбленные друг в друга, и стали добросовестно произносить длиннейшие тирады.

Гриша любил использовать в своем творчестве долгие периоды и придаточные предложения.

— «Мы боремся за свободу не только испанцев, но и всех людей мира, которые жаждут свободы и равноправия», — чеканила Валя.

А Сева, чуть подвывая, как и подобает подлинному артисту, ответствовал ей:

— «За нас, вместе с нами на поле боя выходят бойцы интернациональных бригад, которым дороги и близки дела и интересы трудящихся, которые вместе с нами жаждут свободы и равноправия для всех трудящихся…»

Ну, и так далее, в том же роде, а я все смотрела вдаль, словно ничто меня не касалось, и время от времени кричала:

— Вон франкисты!

Тогда начинался бой. Пыль столбом стояла на сцене. Франкисты и республиканцы яростно сражались друг с другом; у бедного Лешки даже отлетела борода, а Валя потеряла один башмак.

И только я стояла, как тумба, на одном месте, и невидимые миру слезы застилали мои глаза.

До сих пор не могу понять, как сорвались у меня первые, не положенные по роли слова.

Ко мне подошел Сева и стал рядом со мной. Он тяжело дышал после боя и смотрел на меня невидящим взглядом. Он был просто упоен своей ролью.

И вдруг я обернулась к нему и сказала:

— Педро, послушай, что я хочу тебе сказать…

Он обалдело взглянул на меня и отошел в сторону. Я схватила его за руку.

— Подожди, Педро, — сказала я. — Дай мне открыть тебе глаза…

Сладкий холодок вдохновения охватил меня. Внезапно я понеслась, как с горы.

— Слышишь, Педро? Сейчас ты узнаешь страшную тайну!

Сева кашлянул и растерянно обернулся. Но я крепко держала его за руку.

— Там франкисты, кажется, — пролепетал он, тщетно стараясь высвободить свою руку.

Я приблизилась к нему вплотную.

— Брось ты об этих франкистах! Лучше послушай, что я скажу тебе…

Случайно оглянувшись, я увидела безумные, расширенные глаза Гриши, стоявшего за кулисой, но и они не остановили меня. Меня уже ничто не могло остановить.

— Лючия не любит тебя! — проникновенно сказала я, глядя в испуганное лицо Севы. — Она играет тобой, как игрушкой. Она вместе с Хосе смеется над тобой и хочет предать тебя врагам…

В зале воцарилась та гулкая тишина, что так отрадна сердцу каждого артиста. Я чувствовала: меня слушают затаив дыхание, ловя каждое мое слово.

— Но я с тобой, — продолжала я сочинять. — Слышишь? Я не дам тебя в обиду, Педро, умру, но не дам!

Он слушал меня, полуоткрыв рот. Глаза его жалобно и недоумевающе моргали.

Но тишина в зале вдохновляла меня, и я говорила и говорила без конца, сочиняя с ходу и по-своему уводя интригу пьесы с ее законного пути.

Наконец я замолчала, передохнула. Сева опомнился, напряг все свои умственные способности.

— Посмотри, — убитым тоном произнес он, — там вроде франкисты.

— Пусть! — закричала я изо всех сил. — Пусть