Орел/Решка - Ю. Майерс

– О чем ты говоришь?

– Ты не помнишь? – спросил он.

– Помню что? Если бы я попала в больницу, то, наверное, запомнила бы, – она затянулась и воззрилась на него сквозь дым. – Ты ведь не прикладывался к моей бутылке, не правда ли? Или к чему-нибудь забавному с друзьями? – Она рассмеялась.

– Забавному? – огрызнулся он. – Это не смешно, мама.

– Что на тебя нашло? – Она отвернулась и выдохнула уголком рта. Дым все равно доплыл до него, и Эфраим яростно отмахнулся. У него заслезились глаза, правда, по другой причине.

У нее был не просто очередной провал в памяти. Она не помнила, как пыталась покончить с собой. Значит, все-таки монета: она полностью стерла событие – только Эфраим не забыл то, что увидел.

– Где ты была прошлой ночью? – спросил он.

– В магазине. Где же еще? – Она стряхнула пепел в пепельницу. – Раз уж мы об этом заговорили, то где был ты? Тебя не было дома, когда я уходила. И сегодня опять вернулся поздно. Эфраим, ты же знаешь, мне нужно, чтобы ты прямо из школы шел домой.

Он вздохнул:

– Мам, не переводи стрелки на меня.

– Кто из нас родитель? – усмехнулась она.

– Иногда я тоже об этом думаю, – Эфраим взял бутылку водки и плотно закрутил крышку. – Это должно прекратиться.

– Знаю. Я завязываю.

– Значит, ты сегодня пойдешь на работу?

– Не уверена.

Эфраим вздохнул:.

– Я позвоню и скажу мистеру Словски, что ты плохо себя чувствуешь.

Босс поймет, что мать опять здорово напилась, но, возможно, не будет слишком сильно возмущаться. Если, конечно, в магазине сегодня не очень много работы.

– Ты хороший мальчик, – сказала она и улеглась обратно на диван. Сын поцеловал ее в щеку и забрал сигарету, затушив ее в пепельнице.

– Я люблю тебя, мама.

Даже если ты безнадежна.

Эфраим прошел на кухню. Ни следов рвоты, ни пурпурных пилюль, рассыпанных здесь прошлой ночью. Хоть так – перспектива убирать весь этот бардак Эфраима не радовала. Может, ему приснился дурной сон или Эфраим просто сошел с ума. Или монетка действительно исполняла желания. Каким бы ни было объяснение, он радовался, что мама жива и сидит дома. Они получили второй шанс. Он быстро позвонил в «Шопрайт», где работала мать.

– Дай догадаюсь, – сказал мистер Словски. – Ей нездоровится.

У начальника явно стоял определитель номера, хотя Словски уже так часто получал это известие, что мог просто угадать.

– Здравствуйте, мистер Словски. Да, моя мама… она больна. Простите, но она не сможет выйти сегодня.

– Я так удивлен. Знаешь, иногда мне очень не хочется идти на работу, но посмотри, я каждую ночь здесь.

Она чуть не умерла прошлой ночью, хотелось крикнуть Эфраиму. Он стиснул трубку.

– Она все отработает. Обещаю.

– Ты обещаешь? Я хочу, чтобы она обещала. Ты-то всегда хорошо работаешь.

– Спасибо, сэр.

– Чтоб больше этого не было, понял? Ей надо собраться. И я сейчас серьезно, – мистер Словски понизил голос: – У нас тут алкоголь пропадает. Надеюсь, это не Мадлен. Наш парень на складе работает не так хорошо, как ты. Так что, может, в отчеты закралась ошибка. На этот раз.

Эфраим вздохнул.

– Спасибо, мистер Словски.

– Присмотри за ней. Захочешь работу на лето, дай знать. Она работает, когда ты рядом. Хоть не для босса, так для сына. Меня устраивает.

– Я подумаю об этом, сэр. Спасибо вам.

Эфраим швырнул трубку на телефон. Он не мог поверить, что мать начала воровать. Если она потеряет работу, то едва ли сможет найти другую. И, скорее всего, даже искать не станет, вот сейчас у нее есть должность, так она особо не горит желанием туда ходить. И пусть мистер Словски часто жаловался, он был к ним более чем щедр.

Эфраим не хотел терять лето, работая в две смены.

Он поискал в сумке матери пакет со вторым бумажником и ключами, но тот пропал так же таинственно, как исчезло из больницы тело. Ну хоть монетка осталась.

Он вошел в свою комнату, сел за стол, отодвинул в сторону клавиатуру и комиксы и положил перед собой четвертак аверсом вверх. Монета казалась такой обычной. Он вытащил из копилки другую, для сравнения.

На обеих был изображен Джордж Вашингтон, но портреты оказались зеркальными: президент смотрел в разные стороны, и картинки немного отличались. На обеих красовались надписи «Соединенные Штаты Америки», «Свобода», «Мы верим в Господа». На обеих виднелась крошечная буква, значит, отчеканили их в монетном дворе Филадельфии.

Он взвесил монетки в руке. Волшебная казалась немного тяжелее и тоньше. Может, в ней настоящее серебро? С 1965 года четвертаки чеканили из меди и никеля; эта была новой, и сейчас состав вполне могли изменить снова.

Он перевернул обе монетки. Ни на одной не было классического орла, но на обеих красовалось «E PLURIBUS UNUM»[1], что бы оно ни значило. На той, что слева, была изображена статуя Свободы под словами «Нью-Йорк 1788» – в этом году город признал конституцию и стал штатом. Внизу виднелась надпись «Врата к Свободе», и цифра 2001: год, когда отчеканили монетку.

Если магический четвертак оформлялся по той же схеме, то Пуэрто-Рико стал штатом в 1998 году, что явно было неправдой. Надпись гласила «Волшебный остров», годом выпуска значился 2008-й – а серия юбилейных монет вышла только в 2009-м. Эфраим задумчиво постучал по монетке указательным пальцем, затем включил компьютер.

Спустя несколько минут чтения Википедии он выяснил, что лягушка на монете называлась «coqui» и была своеобразным талисманом пуэрториканцев, а также лишний раз убедился в том, что Пуэрто-Рико в состав Соединенных Штатов не вошел. Последний раз его статус обсуждался как раз в 1998 году; в результате остров остался в Содружестве Соединенных Штатов. Настоящий четвертак из Пуэрто-Рико имел совершенно другой облик, и его выпустили в 2009 году. Одно это делало находку аномальной. Но волшебной ли? Скорее уж ее специально отчеканили для частного коллекционера.

Эфраим вытащил найденную в шкафчике записку. «Загадай желание…»

Хорошо. Он загадает еще одно желание, чтобы доказать, что первое не было совпадением или безумием.

– Я хочу, чтобы мама не была такой развалиной, – нет, стоило выражаться яснее. – В смысле я хочу, чтобы мама не пила, работала лучше и вела себя хотя бы немного… как мама.

«И подбрось монетку, чтобы желание исполнилось». Откуда автор записки вообще знал, что он найдет четвертак? Еще одна тайна из многих.