Аномалия - Майкл Маршалл Смит

– Никакой ты не профессионал, – тихо произнесла Джемма. – Ты лишь корчишь из себя профессионала, чтобы сводить концы с концами. Да, я не знаю, что такое эта твоя эпи… хренология. Но ты абсолютный ноль в археологии и во всем остальном. Ты просто-напросто продаешь информацию – за то же, за что и покупаешь. Каждое твое заявление начинается со слов: «Возможно ли, что…» или «И многих это побуждает задаться вопросом: неужто…» – а в конечном итоге ты так ничего толком и не говоришь.

– Да я…

– А самое мерзкое – то, что ты сам ни во что из этого не веришь. Не веришь, что в Зоне пятьдесят один прячут летающую тарелку. Или что Ноев ковчег когда-нибудь найдут. Просто у тебя чутье на красивые сказочки, которые хорошо продаются, а уж втюхать их слабоумным фанатам, опутанным Всемирной паутиной, – в этом ты определенно поднаторел.

– И чем же, интересно, ты отличаешься от меня? Может, тебе не сегодня завтра Пулицеровскую премию дадут за твою писанину? Навряд ли. «Десять причин, почему Джессику Бил больше не снимают в кино». Да уж: свежо, остро, есть над чем подумать.

Я понял, что ударил по больному.

– Сейчас я пишу более глубокий материал.

– Пара бесплатных обзоров в «Хаффингтон пост» еще не делают тебя Вудвордом или Бернштейном.

– Ладно, проехали, – вспыхнула она. – Но раз уж мы заговорили о настоящих журналистах: тебя не бесит, что у Кристи дела идут лучше некуда?

– У какой еще Кристи?

Джемма осеклась, потом закатила глаза:

– Очень смешно. Ты прекрасно знаешь, у какой. У той самой Кристи, на которой ты был женат.

– Что значит «лучше некуда»?

– Ты издеваешься? Да все, что она пишет, тут же подхватывают и перепечатывают издания по всему миру, стоит ей лишь поставить последнюю точку своим изящным пальчиком. Ее выступление на «ТЕД токс» одно из самых популярных по числу просмотров. Кристи только что включили в список пятидесяти женщин, оказывающих наибольшее влияние на общественное мнение в США. Ну да, она лишь на сорок седьмом месте, но все же. У нее четверть миллиона подписчиков в «Твиттере». Прямо сейчас она на Аляске: пишет что-то сверхважное о вечной мерзлоте. Плюс ко всему Кристи такая миниатюрная и стройная, что, когда поворачивается в профиль, ее почти не видно. Вот что значит «лучше некуда».

– Вообще-то, звучит так, будто все это тебя бесит. А как же женская солидарность?

– И все-таки ты редкостная сволочь.

– Есть такое мнение.

– Ну а если серьезно: неужели это тебя не волнует?

– Моя репутация? Да я уже привык.

Джемма выжидающе смотрела на меня.

– Нет, ничуть, – сдался я. – Кристи все это заслужила. Она открыто и грамотно выражает свою позицию. Она – цельная личность. И умнейший человек из всех, кого мне доводилось встречать в своей жизни.

– Если уж Кристи такое чудо, почему тогда вы разбежались?

– Потому что ничего из вышеперечисленного нельзя сказать обо мне. – Я повернулся к машине. Все наши, водрузив рюкзаки на плечи, стояли возле нее, готовые тронуться в путь. – Нам пора идти.

Джемма чуть склонила голову набок и улыбнулась:

– Ну надо же: я-то думала, тебя не так просто положить на лопатки.

– Это правда: я вообще, чуть что, сразу падаю. – Я вдруг почувствовал смертельную усталость. – Зато почти всегда снова поднимаюсь на ноги.

Из архивов Нолана Мура. Гранд-Каньон. Пейзаж Томаса Морана, 1916 год

Через двадцать минут мы уже спускались по тропе. Первый участок был довольно крутой – мне даже не стыдно признаться, что я почти все время для подстраховки держался за скалу. Потом тропа запетляла изнурительным зигзагом, и продвигаться пришлось еще осторожнее. Каждый из нас, кроме рюкзака, тащил еще какое-то оборудование – по большей части аккумуляторы для камеры, коих была чертова туча, – и потому все смотрели исключительно себе под ноги, лишь изредка поднимая глаза и обалдело таращась на окружающую красоту.

Шествие замыкал я, плетясь на некотором расстоянии от всех. Мне не хотелось компании. Не потому, что так велел мне статус примадонны. И не потому, что я психанул на Джемму и теперь вынашивал коварный план мести. Я прекрасно знал, что она права. Может, не во всем, но в целом я был с ней согласен.

Да, меня с самого детства занимали загадки истории и необъяснимые явления, но археологом я не стал. Еще каких-то три года тому назад я крутился в киноиндустрии. Точнее, около нее. Потому что я писал сценарии, а в данном случае «я был вхож в мир кино» прозвучит примерно так же, как «я был на вечеринке» из уст официанта. Я много и тяжело трудился, зарабатывал какие-то деньги, прыгал через все обручи. Я пытался. Шли годы.

Но я просто никуда не годился. Можно сказать «был недостаточно хорош», но сути это не изменит. В конце концов я собрал свои пожитки и свалил. Произошло это после того, как я целый год проработал над одним сценарием – стопроцентным шедевром, который я без устали шлифовал, переписывая снова и снова. На этот раз речь шла о сериале: идея принадлежала одному парню, который имел почти непосредственное отношение к самой верхушке кинокомпании «Двадцатый век Фокс», а это означало, что ничто в мире не помешает моему детищу увидеть свет. Но однажды этот парень просто исчез – внезапно, без предупреждения, будто сквозь землю провалился, – а его преемница учинила разбор полетов по стандартной процедуре: в первый же рабочий день начала вышвыривать за борт все проекты, финансирование которых сочла неоправданным расточительством.

Я присутствовал на совещании, вел себя учтиво и профессионально – даже не заколол ее ручкой. Из офиса вышел, чуть ли не насвистывая. Я шагал по улице, размышляя, к каким из моих пробных сценариев мне следует вернуться, и уже собирался было позвонить агенту и сообщить, что я снова в седле и готов броситься в бой… И вдруг остановился.

Люди недовольно цыкали, обходя неожиданное препятствие в моем лице, а я просто стоял и пялился на свой верный телефон, словно это был какой-то инопланетный артефакт. Внезапно я осознал с ужасающей ясностью, что все мои многообещающие сценарии обречены. Они навечно останутся тем, чем были всегда, – не более чем пустыми обещаниями.

Я сунул телефон в карман и побрел дальше, пройдя в итоге расстояние от бульвара Пико до Санта-Моники, а путь этот – говорю на случай, если вы не знакомы с географией Лос-Анджелеса, – весьма неблизкий.

Когда я наконец добрался до океана, то едва дышал от жары и усталости. К тому же, пребывая в полном недоумении, обнаружил, что лицо у меня мокрое от слез, хотя я и не помнил, чтобы плакал. Это настораживало. Я был истерзан и разбит, мне хотелось повеситься от тоски. Я валялся на песке, с остервенением разгребал кучу пепла, в которую вновь превратился феникс моего самоуважения, и надеялся, что, как и прежде, мне удастся воскресить эту своенравную птицу. «Вот что, Нолан, тебе просто нужно передохнуть, – убеждал я себя, – тот парень был отличным продюсером, но ведь на нем свет клином не сошелся. И вообще, ты слишком уж зациклился на этом несчастном сериале – пахал и пахал как вол, без сна и отдыха. Успокойся, жизнь продолжается».