Падший - Рене Ахдие

И вот все они стоят передо мной, прибывшие из разных частей света и со всех жизненных дорог. Каждый хищник получил свой титул по праву. Двое моих кровных братьев, три кровных сестры и один фейри-полукровка.

Лишь долговязый Найджел Фитцрой, вампир, виновный в моей скоропостижной кончине, остается за пределами этой жуткой, но живописной картины.

Ненависть кружится вихрем внутри меня. Я сглатываю, но вены жжет изнутри, и зубы скрипят, а скрип отдается эхом по черепу. Все вокруг становится ярче и четче, точно луч света внезапно направили на погруженную во мрак комнату.

И это совсем не приятное чувство, однако мне хочется в нем раствориться – забыть о других чувствах и здравом рассудке, не беспокоиться ни о чем, кроме жажды разрушения. Есть некая свобода в подобном чувстве. Простота в отсутствии причин.

Поведя плечами, я делаю вдох, который мне совсем не нужен. А когда еще раз пробегаю глазами по помещению, мой взгляд замирает на дяде, его золотистые радужки блестят во мраке, как у пантеры.

Никодим внимательно изучает меня, его лицо неподвижно, словно высеченное из мрамора. Один-единственный вьющийся локон черных, как у дьявола, волос упал ему на лоб.

– Себастьян, – говорит он. – Ты знаешь, кто я? – Он разглядывает меня, как будто я один из крылатых экспонатов в его коллекции. Как будто я бабочка с радужными полосками на крыльях и длинной иголкой, воткнутой в брюшко.

И снова гнев вспыхивает в моей груди.

– Неужели вы и правда беспокоитесь, что я могу вас забыть, Monsieur le Comte?[35]? – Я ожидаю, что мой голос будет звучать сдавленно или грубо из-за того, что я долго молчал, однако темная магия придает гладкости его шероховатостям, словно это и не голос человека вовсе, а сладкая для слуха мелодия.

Никакого облегчения не появляется в глазах или выражении лица Никодима, несмотря на явное доказательство того, что я пережил обращение.

– Была такая вероятность. Ты был опасно близок к смерти, когда я начал тебя обращать. – Он делает паузу. – К тому же никогда не знаешь, чего ожидать, когда смешиваешь смертную кровь с кровью своего бессмертного предка, но ты и сам это отлично знаешь.

Да, я знаю. Я моргаю, чтобы избавиться от пробудившегося в голове воспоминания о моей матери, которая сошла с ума после такого же обращения. Она оказалась отравлена горем. Ею завладела жажда возвратиться в человеческую форму. Я ничего не отвечаю. Эти воспоминания сейчас ничем мне не помогут, станет только хуже, они лишь подольют масла в огонь моей злости.

– Как ты себя чувствуешь? – Никодим делает шаг вперед. Все в его облике, от зачесанных волос до начищенных туфель, кричит о его благородной натуре. О благородстве, которое вдохновляло меня, когда я был мальчишкой. Однако в его вопросе звучит странная неуверенность.

Но ведь мой дядя не из тех, кто поддается сомнениям.

Интересно. Не желая показывать ему, что я и сам озадачен, я говорю первое, что приходит на ум:

– Я чувствую себя сильным.

Жду, что мои братья и сестры начнут смеяться над банальностью моего ответа.

– Ты не… не злишься? – Голос Одетты звучит заботливо. – Знаю, не этого ты хотел…

– Нет, – лгу ей я, даже не задумываясь. – Я не злюсь.

И снова полная тишина.

Мэделин бросается ко мне, однако тут же замирает, точно придя в себя, и выставляет руки ладонями вверх, будто говоря, что хочет меня успокоить.

– У тебя есть какие-нибудь вопросы? – начинает она. – Тебе что-нибудь нужно? Il y a des moments oú…[36]

– Думаю, я в общих чертах понимаю концепцию, Мэделин. – Я подавляю – Подавляю в себе новую волну негодования, и горькая усмешка трогает губы. – тут же просится наружу. – Пей кровь и живи вечно. – Я одариваю свою бессмертную семью кривой улыбкой, а затем начинаю поправлять запонки.

– Прекрати это, – говорит Джей. Его голос пронзает темноту, как предупредительный выстрел.

Мэделин сердито косится на Джея, пытаясь тем самым заставить его замолчать.

Однако это не беспокоит Джея. Он не пытается извиниться.

– Будь злым, – продолжает он. – Будь печальным. Будь каким угодно, только не таким.

Я изгибаю бровь в молчаливом вопросе.

– Испуганным, – объясняет Джей. – Ты напуган настолько, что можно ножом разрезать эту густую вуаль. Порезать на ленточки. – Он указывает подбородком на Одетту. – И она бы носила эти ленты в своих волосах.

Я сглатываю, силясь сохранить свою непринужденную улыбку, и раздумываю, стоит ли броситься сейчас на Джея.

Он тут же отвечает на мою немую угрозу. Словно призрак, Джей приближается ко мне, подол его плаща вьется у него за спиной. Он вынимает два кинжала из спрятанных под одеждой ножен и крутит один в руке, как бы давая понять, что он не боится, бросая мне вызов.

Я встаю и выпрямляюсь, мои руки сжимаются в кулаки, огонь продолжает жечь изнутри.

Он победит. В этом у меня нет сомнений. Однако это не означает, что я готов поджать хвост и броситься прочь. Я буду нападать снова и снова, пока ему не останется ничего, кроме как разрубить меня на кусочки. Может, если рана окажется достаточно глубокой, я найду в ней то, что осталось от моей человечности. Или, быть может, я просто сдамся под тяжестью истины очередного дядиного урока: уничтожь или будь уничтоженным.

Испуганным? Джей думает, что я боюсь? Что ж, давайте посмотрим, что такое настоящий страх.

И как раз в тот момент, когда я собираюсь претворить слова в действия, мой дядя хлопает в ладоши, точно судья, который стучит молотком, вынося приговор. Я чуть не начинаю смеяться, ибо Le Comte de Saint Germain[37] может быть кем угодно, но никак не тем джентльменом, роль которого он играет перед миром смертных.

Никодим известен во всех кругах Другого мира, как известны и его богатство, и его влияние, и – его жестокость. Он присутствовал при событиях еще тех далеких времен начала истории, когда вампиры и оборотни обитали в замках, вырезанных изо льда, в глубоких лесах вечной ночи. Тогда вампиры и волки жили вместе со своими собратьями фейри, как боги на вершине Олимпа, и играли с жизнями смертных ради развлечения. Он дружил с нимфами, гоблинами, орками, пуками[38] и духами, населяющими далекие уголки бессмертной реальности, места бесконечной зимы, известные под названием Сильван Вальд. Никодим до сих пор помнит времена, когда они не прятали свою магическую сущность, а гордились ей. Так было до тех пор, пока охваченные жаждой власти вампиры не заключили сделку с оборотнями, ставшую роковой ошибкой: вместе они предложили свой бесценный дар людям.