Багровый молот - Алекс Брандт

Подставив ему подножку, Георг Хаан не просто лишил его власти. Он лишил Бамберг возможности очищения. И сейчас, когда он подговаривает сенаторов, бургомистров, гильдейских старшин выступить против закона о борьбе с колдовством, он вновь толкает Бамберг во тьму.

Но видит Бог: ему не удастся этого сделать.

— Письмо из Швайнфурта, госпожа Хаан. От господина канцлера.

— Спасибо, Томас. Где Урсула и Адам?

— Ваш сын ушел с молодым Юниусом в оружейную лавку. Фройляйн Урсула наверху, в своей комнате.

— Хорошо, Томас. Ступай. Мне нужно побыть одной.

— Будут ли какие-то распоряжения насчет обеда?

— Нет. Пусть Эмма сама все выберет.

Аккуратная круглая печать с выдавленными буквами «ГХ». Несколько листков в плотном бумажном конверте.

Дорогая Катарина, да благословит тебя Бог!

Плохие известия: мне придется задержаться в Швайнфурте дольше, чем я рассчитывал. Как долго? Сказать не могу. Соглашение еще не подписано, и это не тот вопрос, который я вправе доверить своим подчиненным. Я уже говорил тебе, что жители Швайнфурта — почти сплошь лютеране, и потому наши враги. Но сейчас об этом нужно забыть. Забыть! На время, но накрепко, так, как будто этого не было вовсе. Когда в Империи снова наступит мир, можно будет вернуться к теологическим спорам, драть глотки в Рейхстаге и всеимперских собраниях. Глупо рыхлить почву зимой, бессмысленно вспоминать о религиозных спорах в годы войны. Мы — католики, они — лютеране. Какая разница? Пусть бамбергский всадник и швайнфуртский орел помогают друг другу[14]. Во время бури лучше держаться вместе.

Кстати, Швайнфурт — довольно красивый город. Над мостом через Майн возведены стены и черепичная крыша, примерно так же, как и на Старом мосту во Флоренции. Жаль только, что имя у города столь нелепое. Лично я не хотел бы, чтобы кто-то назвал меня жителем «Свиного брода».

В любом случае, я не уеду отсюда до тех пор, пока соглашение не будет подписано. Ты ведь знаешь, я умею стоять на своем. Заключив договор, мы укрепим свои северные рубежи и одновременно ослабим саксонцев, лишив их потенциального союзника; кайзер и Бавария по достоинству оценят этот маневр. Что касается Швайнфурта — они получат нашу поддержку на случай возможных переговоров с Лигой[15]и курфюрстом Максимилианом. Обе стороны сделки должны оставаться в выигрыше — таков мой всегдашний принцип.

Впрочем, довольно об этом. Мне нужна твоя помощь в одном весьма непростом деле. До меня дошли неприятные известия, касающиеся Германа Хейера. Ты должна помнить его — полгода назад он приходил к нам домой вместе с Карлом Мюллершталем, приносил бумаги по поводу устройства пороховых складов. Странный человек. Я никогда не оказывал ему особого покровительства: звезд с неба не хватает, неразговорчив, не умеет сходиться с людьми. Обычный канцелярский чиновник, просидевший на одной и той же должности четырнадцать лет. Ты спросишь меня, что же во всем этом странного? Попробую объяснить. Несмотря на мое прохладное к нему отношение, он всегда отличался удивительной преданностью, и это свойство лишь усилилось в нем после смерти жены. Ради моей пользы он мог пожертвовать собственным временем, собственными деньгами, тайком снять копию с письма, которое в ином случае не попало бы в мои руки. И это при том, что я никогда ни о чем подобном его не просил.

Возможно, я не ценил Германа Хейера по достоинству. Но ты ведь знаешь: в длинном списке человеческих добродетелей я никогда не ставил преданность на первое место. Если преданность — это главное, тогда нам всем следовало бы окружать себя собаками, а не людьми.

Так вот: до меня дошли слухи, что Хейера должны были заключить в тюрьму по обвинению в колдовстве и что в самый последний момент ему удалось бежать. Находится ли он в Бамберге или за его пределами — неизвестно. Неизвестно также, были ли у него сообщники.

Удар нанесен точно и своевременно, и я не сомневаюсь, что удар этот нацелен в меня. Если хотят свалить крепкое дерево, то вначале подрывают корни: один за другим, пока ствол не рухнет под собственной тяжестью, не станет добычей топоров и зазубренных пил. Герман Хейер — незначительный персонаж. Но он — один из тех корней, обрубив которые викарий сможет уничтожить меня самого.

Суть моей просьбы: тебе нужно встретиться с Кристиной Морхаубт. Наши семьи дружны, встреча не вызовет кривотолков. Лучше всего пусть придет к нам домой, в этом случае можно будет не опасаться, что кто-то приложит любопытное ухо к двери. Подробно расспроси, что ей известно о деле Хейера; если она ничего не знает, пусть спросит у мужа. Знаю, Кристина не из болтливых. И все же предупреди ее, что о вашем разговоре не должен знать никто, кроме нее и Ханса Морхаубта.

В виновность Германа я не верю. Но в наше время не принято выносить оправдательных приговоров. Франца Кауперта казнили, несмотря на то что улик против него не было, а обвинение строилось на показаниях двух бродяг, пойманных в Лестене за кражей винограда. Я готов дать голову на отсечение, что Хейера оговорили и он не совершил ничего такого, что заслуживало бы наказания. В любом случае, я сделаю все, чтобы обвинения против него были сняты. Атаки против моих подчиненных нужно отражать, отражать решительно, иначе в следующий раз, осмелев, викарий сделает выпад против меня самого.

Возможно, причиной происходящего является ходатайство, которое я перед отъездом передал князю-епископу. В окружении Иоганна Георга достаточно людей, которые истолкуют появление этой бумаги как покушение на авторитет княжеской власти. Фон Хацфельд улыбается и называет себя моим единомышленником, но я не сомневаюсь, что он ведет собственную игру и при первом удобном случае швырнет мне под ноги рогатку. Фон Менгерсдорф мечтает о том, чтобы пропихнуть на мое место собственного племянника. О викарном епископе не стоит и говорить: из всех моих врагов этот враг — самый сильный и непримиримый. Он не примет уступок, не примет временных соглашений, никогда не оставит мысли о том, чтобы уничтожить меня. Будь его воля, он самолично сбросил бы меня с крыши на вилы для сена, а потом стоял бы, смотрел на мою агонию и потирал свои холеные руки. Иногда мне кажется, что он обезумел. Один лекарь — ты знаешь его, это Макс Краузе, его дом в двух шагах от Мельничного моста, — рассказывал мне, что в некоторых озерах живет крохотный червь: попадая в тело человека, он по сосудам проникает в голову, а затем медленно, не торопясь, начинает пожирать мозг. Что, если именно такой червь поселился в голове у викария? Знаю, это звучит не слишком умно, но как иначе объяснить, что Фридрих Фёрнер искренне верит в существование ведьм, в колдовство, но при этом использует борьбу с ними для сведения счетов, для уничтожения своих личных врагов? Откуда подобная двойственность в поступках и мыслях?