От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

В какой же степени эту попытку можно считать успешной? Исследование экономического развития Российской империи приводит к целому ряду серьезных вопросов. Почему наступил период роста? Можно ли утверждать, что если бы Россия придерживалась капиталистического пути развития, то этот рост продолжился бы? Существует ли взаимосвязь между экономическим ростом царской эпохи и потрясшими страну революциями? Споры об этих аспектах исследователи и аналитики ведут с конца XIX в. На мой взгляд, здесь можно выделить четыре различных позиции: Ленина, Гершенкрона, приверженцев школы, которую я называю «бизнес-историками» (в их число входят Карстенсен и Оуэн), и, наконец, позиция приверженцев «оптимистического подхода» (в частности, взгляды Грегори).

Убеждения Ленина важны как из-за его огромного влияния, так и с учетом значимости его исторических тезисов. Он утверждал, что для развития экономики необходимо возникновение капиталистических отношений. Отмена крепостного права в 1861 г. стала первым шагом к этому, однако условия предоставления свободы препятствовали переходу к капитализму и замедляли темпы экономического роста. Компенсация, которую получало дворянство за освобождение крепостных, выплачивалась за счет государственных субсидий, в свою очередь поступавших из выкупа, налагаемого на деревню. Как показали недавние исследования, цена, которую крестьянин платил за свою землю, была существенно завышена (Гершенкрон. 1965; Домар и Махина. 1984; Домар. 1989). Жители деревни облагались налогом для сбора выкупа, при этом за порядком поступления платежей следила община, контролируя перемещение своих членов. На большей части территории страны земельные участки, предназначенные для освобожденных крестьян, передавались в собственность общины, которая имела право перераспределить наделы между ее членами. Таким образом, отмена крепостного права стала препятствием для экономического роста за счет укрепления института общинной собственности, сдерживания формирования рынка рабочей силы и снижения потребности в формировании рынка готовой продукции, поскольку самодостаточное крестьянское хозяйство слабо в нем нуждалось.

Несмотря на это, Ленин оптимистически оценивал перспективы дальнейшего развития; он полагал, что капиталистическое фермерское производство является более продуктивным, нежели традиционное крестьянское хозяйство. Соответственно, по его мнению, уравнительная общинная система должна быть разбита на несколько крупномасштабных фермерских хозяйств и основную массу населения, относящуюся к категории безземельных работников. Данный процесс, который Ленин именовал «разложением крестьянства», за счет формирования рынка рабочей силы стимулировал экономическое развитие. Аналогичное влияние он оказывал на внутренний рынок готовой продукции, так как в этой ситуации крупным фермерским хозяйствам требовалась закупка оборудования фабричного производства, а безземельным работникам — одежда и продовольствие, которые ранее они производили за счет собственного хозяйства. Поэтому Ленин был убежден: капитализм успешно функционирует, создавая фундамент для возрождения экономики страны! При этом не меньшую уверенность он выражал и в том, что из-за стремительного прогресса, подавляющего рост уровня заработной платы городского населения, а также в силу усиления процесса поляризации общества в сельской местности конечным пунктом капиталистического пути развития станет революция. Можно предположить, что события 1905–1907 гг., а также Октябрь 1917 г. являются наглядным подтверждением его теорий. Однако все ли так просто на самом деле?

В своей оценке способности России к самостоятельному и устойчивому росту Александр Гершенкрон был настроен куда менее оптимистично. Как и Ленин, он соотносил проблемы Российской империи с наследием крестьянской земельной общины, критикуя те же самые ее недостатки. В том же, что касается вопроса «разложения крестьянства», их мнения расходились. Если Ленин увязывал с этим процессом становление внутреннего рынка страны в целом, то Гершенкрон, напротив, полагал, что не крестьянство, а именно государство являлось основным потребителем промышленной продукции, в первую очередь в рамках реализации своей программы масштабного железнодорожного строительства. К 1913 г. протяженность железнодорожных путей в России составляла 70 156 км (Хромов. 1950, 462). Высокие таможенные пошлины подстегивали спрос на отечественное производство локомотивов и рельс. Показатели промышленного производства росли стремительными темпами, причем выпуск товаров производственного назначения составлял необычайно высокий процент от общего объема промышленного производства. Как отмечал Гершенкрон, рост экономики российского государства был весьма сомнительным достижением — он целиком зависел от государственной поддержки, при этом не создавая предпосылок для массового повышения уровня благосостояния граждан. Именно хроническая нищета деревни стала ключевым фактором, который привел к революционным вспышкам 1905–1907 гг. и 1917 г.

К столь же пессимистичным выводам пришли аналитики российского делового мира и истории его взаимоотношений с государством. Их исследования продемонстрировали, как политика государства и русская культурная традиция подавляли предпринимательскую инициативу и препятствовали становлению коммерческого общества западного типа. В отличие от Гершенкрона, сторонники этого направления считали, что «развитие страны, прежде всего, сдерживалось государственными структурами и их политикой, а не отсутствием спроса, и, следовательно, необходимостью создания суррогата внутреннего рынка». Эти барьеры включали «неопределенность прав собственности и ограниченный доступ к капиталам, рынкам и навыкам» (Карстенсен и Гуров. 1983, 355). Ярким тому примером может служить корпоративное право. Вместо инкорпорирования путем простой юридической регистрации, что являлось обычной практикой в Японии и других развитых странах, российская «концессионная система инкорпорирования, позволяющая затянуть процедуру одобрения уставов, препятствовала свободному появлению корпораций». Причем часто в те варианты уставов, которые проходили одобрение, вносились условия, налагающие ограничения на права собственности и свободу деятельности. Иными словами, успешность бизнеса в значительной степени зависела от государственной поддержки. Тарифы, субсидии, процентные ставки могли подлежать произвольному изменению по воле бюрократии (Оуэн. 1995, 21–22). В основе политики империи лежал отнюдь не тот тезис Адама Смита, согласно которому взаимодействие личных интересов производителей способствует повышению благосостояния общества. Вместо этого государство настолько жестко контролировало частное предпринимательство, что даже сама вероятность спонтанного роста была минимальной.

Мнение современных исследователей и аналитиков экономической истории заключается в том, что четкое определение прав собственности и стабильные законодательные рамки способствуют капиталистическому росту, тогда как произвольное регулирование, высокие транзакционные издержки и коррупция ему препятствуют (Норт и Томас. 1973; Норт. 1990). Правовая система и деловая среда в Российской империи этим требованиям не соответствовали. «Какой бы решительной ни была экономическая политика царского правительства, она создавала прочный фундамент законности» (Оуэн. 1995, 28). В этом отношении ситуация в России в 1900 г. сильно напоминала 2000 г., а также повторяла неудачный опыт многих капиталистических стран третьего мира.