Аллегро - Владислав Вишневский

И машина быстренько-быстренько, где можно виляя и объезжая препятствия, покатилась-полетела. В темпе prestissimo, как у музыкантов говорят, в предельно быстром, значит. И это правильно. А по другому сейчас и нельзя, опаздывают люди, торопятся, и темп этому необходим соответствующий. Потому и престиссимо.

И вскоре… Минут, наверное, через пятьдесят — шестьдесят… Даже чуть…

Уже в другом конце города — чёрте где! — точнее и не скажешь — за бетонным забором, с рельефным российским гербом на каждой половине трёхцветных железных ворот — что для непосвящённого означает безусловное наличие войсковой части — на сером армейском плацу, в окружении радушных зелёных деревьев, лишних целых три минуты — три минуты!! — стоит полк в ожидании оркестра. Парится.

Не командира полка ждут, даже не командира роты или командира дивизии, на худой случай, а свой оркестр ждут, музыкантов. Неслыханное в армейской жизни явление. Такое возможно только в фантастических снах или в строго теоретических предположениях, с вероятностью один раз на сто тысяч лет… может и двести. И то это уже ЧП! Большое и огромное. Неизгладимое пятно на мундире всего полка, а в частности, конечно же, оркестра. И дело-то всего ничего, — «развод караула» отыграть, а невозможно. Музыканты не все собрались. Одной трети нету. Трети… Кошмар! Все собрались, а этих — разгильдяев! — нету! Ах, ты ж, ё-пэ-ре-сэ-тэ!.. Ну пусть одного нет, даже двоих, — куда ни шло, такое бывало, — оркестр не опозорится, запросто отыграет. А тут сразу пятерых нет! И каких!.. Подполковник Запорожец, дирижёр, аж с ума сходит… Ему кажется — он держится. А со стороны видно — сейчас лопнет. Вот-вот его прорвёт… Собравшиеся музыканты его сторонятся, как раскалённой печки или оголённых электрических проводов… Очень опасно потому что. Никому не хочется быть громоотводом. Спасибо, дураков нет… Вернее они есть, только сейчас где-то задерживаются, вот-вот будут. И дирижёр тоже хорош — отчебучил: принял неслыханное решение — не вывел оркестр на развод. Второй кошмар! Ещё одно нарушение Устава.

«А с кем выходить?» — в жуткой панике пробегающей от лица к сердцу, потом в пятки, снова к сердцу, выше и обратно по кругу, застревая то в пальцах рук, то в негнущихся ногах, высвечиваясь в глазах, раздумывал подполковник Запорожец, резко скрипя хромовыми сапогами, нервно расхаживая по оркестровому классу. Если и расставишь собравшихся музыкантов по своим местам на плацу, — размышлял он, — там же такие прорехи в «коробке» получатся, засмеют!.. До пенсии не отмоешься. По этому и принял решения ждать в оркестровке, пока все не соберутся… Вот тогда и… Семь бед — один ответ.

Остальные музыканты, сжавшись, кажется, до размеров сумки противогаза или пачки сигарет, кто — где сидят, молча. Как на иголках. На лицах сильный укор и скорбь по своим опоздавшим товарищам! С инструментами в руках, и в портупеях… Как дураки… И ни гу-гу! Все очень хорошо представляют, что сейчас будет!.. когда — эти прибегут… Не позавидуешь. Жалеют уже заранее… А в глазах нет-нет да и мелькнёт искра затаённого восторга, маленькой такой подлянки — ну, хохма же, чуваки, хохма! Приключение!

Дверь с петель не слетела потому, что учёная уже была. Тоже с тоской ждала. Вовремя успела подсуетиться… подвисла на шарнирах. Бабах! Четверо влетели боулинговым шаром!

— Товар…

— Мол-лчать! — опорожняясь, наконец, взорвался подполковник. Словно тебе баллон с пропаном в комнате бахнул. — Ит-ти вашу мать!!

Четвёрка опоздавших, наткнувшись на вопль «молчать», как грудью об шлагбаум, едва не рванула за дверь, обратно.

— Куд-да! Сто-я-ать! — вовремя угадал дирижёр. — Смир-рно! — предупреждающе рявкнул.

Нарушители армейской дисциплины, естественно, вытянулись… Но хорошо бы только этим всё ограничилось. Запоздало влетевший пятый, очень большой и крупный, чёрный и носатый, неожиданно запросто сбивает всю эту выстроившуюся перед ним, около дверей, шеренгу, как те кегли, как атомный взрыв сзади… На пол их. Вповалку. Они, естественно, раскатились. «Я не хотел, я случайно, а что они тут все двери загораживают!» — говорил удивлённо-расстроенный вид пятого. Хорошо ещё дирижер успел вовремя увернуться, отскочить… В его-то годы!

— Да вы что, тут?!.. — уже в голос заорал подполковник, глядя на ёрзающих под ногами по полу нарушителей. — Я вам что здесь?!.. — подполковник задохнулся от богатства нахлынувших чувств. — Попка какой тут, у вас, да? Оркестр позорить! Меня позорить!! Да я вас!.. Ёп…

Остальные музыканты, вытаращив глаза теперь уже не от жалости и сочувствия, а от восторга, едва сдерживались от разрывающего внутреннего хохота. Боясь одного — в диссонанс с настроением подполковника войти. Пытались удержать на своих лицах что-то подобие порицания и даже скорби, но… выглядели как идиоты.

— Да я вас!..

Продолжение обвинительного приговора весьма кстати прервал вновь заступающий помощник дежурного по полку, молоденький капитан из роты связи. Спешно входя, он с интересом и пониманием мгновенно просёк критические минуты в жизни музыкантов. От подполковника разве что дым не валил, гром и молнии только. Лихо кинув руку к фуражке, одновременно пристукнув пятками сапог, пряча ехидный восторженный огонёк в глазах, капитан спокойно произнёс:

— Товарищ подполковник, начальник штаба сказал. бегом вас на плац!

Подполковник, остановившись, смотрел на него глазами разъярённого быка увидевшего вместо одной красной тряпки, почему-то сразу две…

— Меня! Одного? — растерянно заморгал он глазами.

— Зачем, одного? — с бесстрастным лицом, но богатыми осуждающими обертонами в голосе, пожал плечами капитан. — С оркестром, наверное. Сказал, чтоб немедленно и бегом!

— Без тебя знаю, что с оркестром! — приходя в себя, рявкнул наконец подполковник, и добавил. — Уже идём, скажи. — И махнул рукой. — Свободен.

— Разрешите идти, товарищ подполковник? — затягивая время, сбивая этим накал, тупо поинтересовался капитан, блеснув хитрыми лукавинками глаз.

Да иди к… иди, я сказал! — Пряча растерянность, гневно замахал руками подполковник, но удержался всё же, не послал капитана… а мог бы, в таком-то состоянии, вполне мог.

А капитан и не обиделся, он точно знал, это не его именно сейчас куда-то посылают, а так, вообще…

— Есть! — пряча усмешку, стрельнув при этом глазами по сторонами, держитесь, мол, ребята, я всё сделал, капитан привычно махнул рукой к фуражке, повернулся и вышел.

— Ну чего стоим?!.. — аж подпрыгнув, вновь заводясь, взревел подполковник. — Бег-гом все на плац, в-вашу мать! А с вами я потом разберусь… — кулаком пригрозил группе нарушителей. — После… Р-разгиль-дяи!

Музыканты этого уже не слышали, они гремели сапогами по коридору.

Последним на плац вкатился конечно же дирижёр, будто его только одного и ждали.

Заступающий на дежурство офицер, начальник финансовой службы полка полковник Старыгин, тучный, пожилой, сложив руки за спину, скучающей походкой одиноко прогуливался в центре плаца, туда-сюда, сюда-туда, и обратно. Словно неприкаянный, ровно тебе маятник. Но маятник не бодрый, а явно укоризненный: на лицо нарушение армейской дисциплины, как-никак… И мысли у товарища полковника соответствующие, и маска на лице, и фигура вопросительно-восклицательным знаком… Весь остальной состав нового наряда — рядовые, сержанты, прапорщики, младшие офицеры — переминаясь с ноги на ногу, стояли в строю, тоже скучали. Ну сколько ещё стоять, а, молча переглядывались. В общем-то, какая им разница, спит ли, стоит ли солдат — служба идёт… Стоят пока, дремлют… Ну, наконец-то, завидев сыплющихся на плац — как ошпаренных! — музыкантов, в строю криво усмехнулись, ожили. И начфин перестал вышагивать, остановился. Склонив голову набок, терпеливо ждал… Пропустив музыкантов, будто не заметив, с интересом глядел на торопливо приближающегося вспотевшего дирижёра, ловя его виноватый взгляд, демонстративно качал головой, выразительно постукивал пальцами по своим наручным часам… Опаздываете, мол, товарищ «начальник», ожидать заставляете командование, понимаешь… Забылись, кто здесь кто! Нехорошо… Напомним! Наказать вас придётся, товарищ подполковник… Доложу командиру. Придётся!..