Аспект-Император. Книга 2. Воин Доброй Удачи - Р. Скотт Бэккер

Позже Акхеймион поравнялся с ним, движимый больше воспоминаниями об Эсменет и похожими обидами, нежели искренним сожалением.

– Дай ей время, – произнес он. – Она жестока, но отходчива… – Колдун замялся, понимая, что это не совсем правда, и добавил: – Скора на язык, не успевая постичь все… трудности.

– Трудности?

Акхеймион нахмурился, услышав раздражение в голосе Сомандутты. На самом деле он был согласен с Мимарой: Сома и вправду глупец, хотя и не злой человек.

– Ты когда-нибудь слышал выражение: «Смелость мужей – пища драконов».

– Нет, – признался Сомандутта, льстиво растянув губы. – Что это значит?

– То, что истинная смелость – это гораздо сложнее, чем думают простаки. Мимара может быть кем угодно, но только не простушкой. Нам всем нужно время, чтобы успокоиться…

Большие карие глаза с изучающим интересом поглядели на старика. Даже после всего, что пришлось пережить, из них струился все тот же приветливый свет.

– Дать ей время… – повторил Сома, приободрившись.

– Да, время, – отозвался колдун, зашагав дальше.

Но спустя какое-то время Друзу закралась мысль, как бы этот легкомысленный болван не спутал его совет с отеческим благословением. Мысль, что он примется ухаживать за Мимарой, привела его в ярость, будто он действительно был ее отцом. Вопрос, откуда такие чувства, мучил его полдня. При всей ее взбалмошности что-то в ней требовало защиты, некая хрупкость, что вкупе с ее заявлениями казалось трагически… прекрасным. Ощущение исключительности, которую трудно сохранить в таких суровых условиях.

– Эта женщина спасла тебе жизнь, – сказал Друзу как-то вечером Поквас, когда они случайно оказались рядом друг с другом в пути. – В моей стране это немало значит.

– Она спасла жизнь всем нам, – ответил Акхеймион.

– Знаю, – с торжественным кивком сказал этот танцор меча. – Но тебе в особенности, Чародей. И не один раз.

На его лице проступило благоговение:

– Что?

Акхеймион почувствовал, как нарастает напряжение, изменившее его черты.

– Ты так стар, – ответил Поквас, пожимая плечами. – Кто станет рисковать всем, чтобы вылавливать пустой винный бурдюк из бурного потока? Кто?

Акхеймион расхохотался, одновременно отметив, как же давно он не смеялся.

– Дочь этого пустого бурдюка, – сказал он.

И хотя его слегка передернуло от лжи – казалось кощунственным обманывать людей, которых он подверг таким тяжелым невзгодам, – в то же время его охватило какое-то восторженное волнение.

Может, эта ложь уже стала правдой.

Она изучает колдуна при свете луны, всматриваясь в его черты, как мать – в лица своих детей. Верный признак любви. Густые брови под стать усам, белая борода отшельника, одна рука сжимает грудь. Из ночи в ночь она глядит.

Раньше Друз Акхеймион был для нее неразрешимой загадкой, доводящей до исступления головоломкой. Она едва сдерживалась, чтобы не разразиться ругательствами. Как мизерны ее познания! А он сидел в своей башне, раздувшись от знаний, пока Мимара днями и ночами ждала его, умоляя, изнемогая от голода… Голода! Грех не откликаться на нужду в тебе – из самых непростительных.

Но теперь…

Он выглядит точь-в-точь таким же, как в первый раз, когда она его увидела. Сросся с волчьей шкурой за многие годы. Несмотря на купание в студеных струях горных потоков (случай, который мог бы развеселить всех, если бы силы не были так подорваны), на его суставах и щеке так и осталась кровь шранков. Да и у других тоже.

Разница теперь только в том, что Мимара полюбила его.

Она помнит первые рассказы матери о нем, в те времена, когда Андиаминские высоты стали ей родным домом, когда злато и фимиам сделались ее постоянными спутниками.

– Рассказывала ли я тебе когда-нибудь об Акке? – спросила как-то Императрица, внезапно навестив дочь в Сакральной Ограде. По всему ее телу побежали судороги, как случалось каждый раз, когда мать заставала ее врасплох. Вот такой она станет через двадцать лет. Складками ниспадали одежды матери из белого и бирюзового шелка, напоминая одеяние монахинь шрайи.

– Это он – мой отец? – спросила Мимара.

Эсменет отшатнулась, буквально отпрянула при этой реплике, которая была лучшим оружием Мимары против нее. Вопрос об отцовстве был одновременно обвинением в блуде. Бедой для женщины, которая не знает ответа. Но на этот раз, похоже, он поразил ее особенно сильно, до того, что она умолкла, стараясь сдержать слезы.

– Т-твой отец, – вымолвила она. – Да.

Наступило ошеломленное молчание. Мимара не ожидала такого. Теперь-то она знает, что мать тогда солгала, сказала так просто затем, чтобы отвлечь дочь от ненавистного вопроса. А может… и не просто.

Мимара знала об Акхеймионе уже немало, чтобы понять волнение матери, понять, как у нее хватило духу назвать его отцом своей дочери… по крайней мере, в глубине души. Все лгут, чтобы сгладить углы, притупить наиболее острые грани – кто больше, кто меньше.

– Какой он? – спросила она.

Лицо матери озарилось улыбкой. Прекрасный и в то же время ненавистный лик.

– Глупец, как все мужчины. Мудрый. Мелочный. Нежный.

– Почему ты бросила его?

Очередной болезненный вопрос. Только на этот раз Мимара почувствовала, что скорее страдает, нежели торжествует. Причинять боль матери в том, что касалось ее самой, было одно: жертва ведь имеет власть над палачом. Разве нет? Уязвлять же в ином – это говорило о Мимаре больше, чем она хотела услышать.

По-настоящему злиться не получится, если не уверен в своей правоте.

– Келлхус, – ответила Эсменет тусклым, надломленным голосом. В глазах ее читалось поражение, когда она повернулась, чтобы уйти. – Я выбрала Келлхуса.

И теперь, глядя на колдуна под светом луны, Мимара никак не может избавиться от мыслей о матери. Она представляет, насколько, должно быть, мучительным было для матери приходить к дочери снова и снова, каждый раз с новой надеждой, получая в ответ только обвинения и упреки. Ее терзали угрызения совести. Но потом она вспоминает себя маленькой девочкой, пронзительно кричащей в руках работорговцев, всхлипывающим ребенком, чей крик «Ма-ма!» летит в зловещую тьму. Мимара вспоминает зловоние и мокрые от слез подушки, дитя, которое не переставало рыдать внутри, даже когда ее лицо стало безжизненным и холодным, как свежевыпавший снег.

– Почему она бросила тебя? – спрашивает она Акхеймиона на следующий день по дороге. – Я имею в виду мать.

– Потому что я умер, – говорит старик, и глаза его затуманились при взгляде в прошлое.

Он отказывался разъяснять подробнее.

– Мир слишком жесток, чтобы ждать мертвых.

– А живых?