Прохладой дышит вечер - Ингрид Нолль

Мне это тоже не слишком нравилось. Я бы предпочла ловить на себе взгляд Хуго, улыбаться ему, нравиться ему. А он поднимал глаза от книжки только когда фройляйн Шнайдер его одергивала: приходил новый покупатель, и Хуго срочно книгу прятал. Уходя курить, книгу он с собой, конечно, не брал. Иначе продавщицы подумали бы, что он поселился на складе. Когда мы курили вместе, Хуго пересказывал то, что он только что прочитал, и его восторг был мне понятен. Ида читала только журналы с картинками, и теперь я ее могла уесть. Так что именно благодаря Хуго я на всю жизнь стала заядлым книгочеем.

И вот однажды мы попались. Папуля не застал нас в торговом зале и устроил допрос фройляйн Шнайдер. Она сказала, что мы пошли за новыми ботинками на склад. Мы-то, конечно, мнили себя в безопасности, папочка ведь терпеть не мог лестниц, а тут вдруг он сам, лично, спустился в подвал и застал нас, когда мы курили, взгромоздившись на ящик. Папуля просек ситуацию моментально: Хуго отлынивал от работы, я, глупый подросток, влюблена в него по уши, а теперь еще и смолим тут вместе. Мы вскочили как ужаленные, пунцовые от стыда. Отец не произнес ни слова, и это было страшнее всего, потому что мы не знали, чего от него ждать.

После закрытия магазина отец совершенно официально вызвал меня к себе в контору. Я на всякий случай расплакалась, но этим его было не пронять: дочерей у него было целых четыре штуки.

— Не верю я слезам твоим крокодильим, — отрезал отец. Потом вдруг неожиданно мягко добавил: — Может, ты хочешь вернуться обратно в школу Святой Виктории?

Я сначала пожала плечами, а потом ответила:

— Так ведь я же отстала от своего класса.

— Я подумаю, — отозвался отец.

И без дальнейших вопросов он на другой же день определил меня в частную ремесленную школу. Но поскольку была только середина учебного года, еще несколько месяцев ему пришлось терпеть меня в магазине.

Я проснулась в четыре утра, хотя ребятишки не собирались начинать ремонт раньше девяти, — да они хорошо если к десяти явятся, Феликс и друг его, будущий инженер-электрик.

— Бабуля, привет, встала уже? — спрашивает Феликс. — Я кофе поставлю, ладно? Надо позавтракать и раскидать работу.

Да, как я не догадалась, они же есть захотят. Но у меня в буфете — только высохший черный хлеб. Феликс меня успокаивает: они все сами купили. Потом появляется еще одна пара, на этот раз молодой человек с девушкой. А через некоторое время их уже шестеро, и они садятся за стол, пьют молоко из пакета, кофе из моих чашечек мейсенского фарфора и колу из банок, распаковывают турецкие лепешки, сыр и салями. Они разламывают хлеб, кладут на него кусочки сыра или колбасы и заглатывают все это, ни разу не воспользовавшись ножом. Правда, я тоже иногда себе такое позволяю. Один из них говорит, что никогда еще так рано не завтракал, а на часах между тем уже одиннадцать. Молодые люди с любопытством оглядываются вокруг.

— А дом весь принадлежит вам? — спрашивает Сузи. — А наверху кто живет?

Мне уже не в первый раз приходится объяснять, что я жильцов у себя не держу, поэтому верхние комнаты нежилые. Студенты смотрят на меня с завистью: да, знаю, они все постоянно ищут себе жилье.

— Я здесь живу с тех пор, как вышла замуж, — объясняю я вяло. — Там наверху всего один туалет, ванной вообще нет, и кухни тоже. А сами комнаты крошечные. После моей смерти пусть моя дочка все это снесет и построит новый дом.

— Ой, как было бы жалко! — хором произносят они.

Наверное, для них это романтика — жить среди осыпающихся стен. Видимо, они полагают, что у меня нет денег на ремонт. Ну, Феликс-то уж, во всяком случае, в курсе, что я от Милочки унаследовала порядочный капиталец, так что жмотничать мне смысла нет. Только на что его тратить? Господи, да много ли мне надо? Регине достанется дом, Феликсу — денежки. Ульрих и Вероника отказались от своей доли наследства в их пользу, у них и так всего хватает.

— Знаете что, фрау Шваб, — подает голос практичный студент по электрической части, — давайте мы для начала обустроим вам комнату наверху, кровать вашу туда перенесем, еще какие-нибудь вещи, а здесь внизу все вымоем и в порядок приведем. Только, знаете, вам надо быть подальше.

Вот именно этого-то я хотела меньше всего. Но аргумент нашелся и у Феликса.

— Кроме того, ба, — предупредил он, — ты еще не знаешь: мы когда работаем, то дебильник на полную катушку врубаем.

Мне такой прибор неведом, но, судя по тому, как его изобразили с помощью четырех пальцев, это чудище могло быть только магнитолой.

Электрика зовут Макс. Толстой отверткой он отклеивает обои, расковыривает штукатурку и добирается до проводки.

— Ни к черту не годится, — заявляет он. — Новый кабель прокладывать надо.

— Чего там не годится? Уж на мой-то век должно хватить, — пытаюсь возразить я, но меня никто не слушает, все уставились на хрупкие проволочки в развороченных внутренностях моей стенки.

— Не дай бог коротнет, бабуля, пиши пропало, домик вспыхнет как факел, — объясняет Феликс.

Макс уверяет, что починит мне это все совсем дешево, вот только проверит предохранители. И, не дожидаясь моего согласия, они с Феликсом выходят из комнаты.

Через пару секунд до меня доходит, что они отправились в подвал. Я начинаю нервничать. Может, начать громко протестовать? Тогда они, наверное, наконец меня услышат. Да нет, мне, конечно, неохота гореть как ведьма на костре, но я не хочу, чтобы посторонние шныряли по моему дому, иначе просто пригласила бы настоящих рабочих. Мне и нужно-то всего-навсего гостиную, кухню и спальню в порядок привести.

— Безнадежно, — сообщает Макс, вернувшись, — все перепутано, опаснее некуда, я за такое не отвечаю.

Феликс, умница, видит мое перекошенное лицо и приходит на помощь:

— Ну, Макс, это уж ты загнул, — вступается он, — у бабушки в жизни не было никаких коротких замыканий.

И, хотя это, к сожалению, неправда, я энергично киваю.

Наконец Феликс с другом уезжают за краской, обоями и двумя ящиками пива и лимонада. Остальные четверо перетаскивают мебель из гостиной в спальню, стараясь при этом не перегородить дорогу к моей кровати. Хульду в качалке пересаживают ко мне на кухню.

Сузи, подруга Феликса, ищет ведро для уборки. Взгляд ее падает на Хульду, и она восклицает:

— Ой, какие туфельки! С ума сойти! Можно мне примерить?

К счастью, они ей совсем малы. Сузи не верится, что это мой папуля собственноручно смастерил такие. Изучает ли она, как и Феликс, машиностроение, интересуюсь я, сейчас ведь женщинам любые профессии доступны?

Нет, она архитектор.

— А когда построили этот дом? В тридцатые годы? Значит, во времена «Третьего рейха». Угу… — уточняет она.

Любопытство написано у нее на лице, и я, не дожидаясь ее вопросов, объясняю, что сама лично в партии не состояла и почетный орден матери-героини мне тоже не вручали. О нацистах в нашей семье я не распространяюсь.