Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

– Много было в нашем… То есть в том войске людей королевского рода и даже королевского звания, но Сигфрида конунга все признавали главным своим вождем! – рассказывал Бард. – Людей в войске было сорок тысяч, и все они разом пошли на приступ, чтобы овладеть мостом. Метали камни пращами и баллистами, бросали сулицы и обстреливали из луков. Викинги сделали большие щиты из сырой кожи, чтобы под ними, как под передвижной крышей, могло укрыться сразу по десять человек и больше, и так бежали к стенам, а сверху в них стреляли, и швыряли камни, и лили кипяток и раскаленное масло! Бой шел такой жестокий, что в шлеме у каждого торчало по пять стрел, щиты их непрестанно звенели от падавших сверху камней. Но викинги упорно подкапывали башню, и разбивали ее основание дубинами, и рубили секирами, и уже проделали отверстие, но тут франки бросили на них с башни столько камней, что погребли, как в кургане, сразу шесть десятков человек. Пришлось тогда им отступить. Франки тем временем заделали пролом. Тогда викинги придумали вот что: из камня была только нижняя часть башни, а верхняя – из дерева. Принесли множество дров и запалили самый огромный костер, который только видели за все время, что Один правит миром. Башня могла бы сгореть, но тут пошел сильный ливень и погасил пламя…

Рассказов этих Барду хватало надолго: о том как норманны строили осадные орудия, огромные телеги – нечто вроде передвижных крепостей; как пробовали сжечь мосты при помощи двух кораблей, набитых сухим деревом и подожженных. Ингвар слушал, прикидывая, не пригодится ли ему что-то из этого опыта. Для осады Царьграда вроде той, какой Хрольв подверг Париж, у русов не хватало сил, но в Греческом царстве ведь есть города и поменьше.

Чтобы не скучать и не расходовать зря съестные припасы, часть каждой дружины всякий день отправлялась на охоту. На песчаных косах гнездились тучи птиц, но настоящая охота была подальше от взморья, где гуще растительность. Туда отправлялись на несколько дней, и это считалось отличным развлечением. Сами бояре, тоже изнывая в ожидании битв, желали этих поездок не меньше, чем отроки, у себя дома не видевшие ничего похожего.

Устье Дуная – целая страна болот, озер, рек, речушек и канав. Купцы говорили, что к морю он бежит тремя большими горлами, кои сами разделяются еще на несколько более мелких. Русы входили в самое северное горло и от него сворачивали в то или иное из бесчисленных ответвлений. Вода была везде – вода и зелень. В зарослях тростника – в два-три человеческих роста высотой – ничего не стоило заблудиться и сгинуть вместе с челноком. Лодья шла по узкому проходу между кудрявым тростником, мимо давно упавших стволов, похожих на засохшие тела поверженных чудовищ со снятой шкурой. Круглые, ярко-зеленые листья сон-травы и кубышки лежали сплошным ковром, а под ними таилась мутная желто-зеленая вода…

Водились здесь чудные птицы, каких славяне раньше не видели: крупным белым телом похожие на лебедя, только с короткой шеей и огромным клювом, будто лопата. Засовывая голову под воду, головастый «лебедь» ловил рыбу и переправлял в приделанный под клювом кожистый мешок. Бывалые оружники, уже проезжавшие через эти места с купцами, говорили, что это чудо называется «баба-птица» и что она несъедобна, но отроки часто стреляли «бабу», чтобы получше рассмотреть и все же попробовать.

Вглубь русы старались не забираться, чтобы не пропасть в путанице проток. Извей Илаевич, младший брат киевского боярина Себенега, однажды так заплутал и вернулся к войску лишь на третий день. Далеко заходить и не требовалось: дичи, птицы, рыбы здесь было столько, что хватало на целое войско. Пристав к островку, где густо росли ивы, вербы, тополя и ракиты, отроки забрасывали сети и устраивались ночевать, а утром возвращались к дружине, везя полные лодьи щук, сомов, карпов. Пока ждали, стреляли гусей, лебедей и уток.

На островах между протоками хватало и крупной дичи: кабанов, оленей. Часто видели диких лошадей – в теплые дни те бродили по колено в воде, щипали жесткую траву на песчаных полянах на взморье. При виде людей бросались в протоки, мчались по мелководью, поднимая тучи брызг, переплывали озерцо и скрывались в зарослях ракиты на дальнем острове.

Однажды, уже под вечер, Эймунд невольно ввязался в приключение. С дружиной в два десятка отроков он выбрал довольно большой остров, заросший ракитой, ивой и дикой грушей. Попадались даже дубы. В озеро и протоки вокруг забросили сети, набрали целую гору сушняка, начали варить похлебку из набитых по пути уток и гусей. Стрелять пришлось над водой, и Колояр с Соломкой прыгали, чтобы вплавь достать добычу и стрелу. Потом их под общий смех втягивали в лодью, обвитых зелеными стеблями кувшинок, «будто русалка».

Эймунд договорился с Гримкелем Секирой, нынешним сотским ближней княжьей дружины, чтобы взять отроков с собой на охоту. Как он заметил, Зорян Дивиславич с младшими братьями так и не подружился: никогда не приходил в княжий стан повидаться и не звал их к себе, а при случайных встречах лишь кивал в ответ на их поклоны и проходил мимо. Похоже было, что дороги родичей невозвратно разошлись.

В какой-то мере Эймунд, оставивший дома собственных двоих младших братьев, даже рад был заменить их этими двоими. Колояр, рассудительный и забавный, нравился ему сам по себе, а Соломка миловидным округлым лицом и серо-голубыми глазами сразу вызывал в памяти сестру. При виде его у Эймунда всякий раз теплело на сердце, и казалось даже, что Дивуша где-то рядом. Впечатления пути не вытеснили ее из памяти; наоборот, глядя по сторонам, он невольно воображал, как станет рассказывать ей обо всем этом. О движении войска, о порогах, о горлах Дуная и плавнях, об этом чудном болотном крае. О целых полях белых и желтых водяных цветов, где лодья идет, будто по лугу, и каждое весло становится словно наряженная ярильская береза. О тучах пернатых – «бабах-птицах» с желтыми клювами и широкой черной каемкой на белых крыльях, о лебедях и утках всяческих неведомых пород. О пышных деревьях, растущих прямо из воды. Об осетрах взморья – больше человеческого роста, о диких жеребцах, что носятся по воде среди кувшинок… О чудных зверях – черепахах, что похожи на толстую ящерицу, носящую на себе чей-то череп. «Гадюка в домовине» – сказал о них Искусеви, старейшина плесковских чудинов в Эймундовой дружине, чем очень насмешил парней. В южной Руси такие водились на болотах, и парни из черниговской дружины говорили, что черепахи безвредны, но плесковичи это чудо увидели впервые.

Начинало темнеть.

– А пойдемте посмотрим, что там есть! – Колояр, едва присев, уже снова был на ногах. – Может, с той стороны чего найдем любопытное!

– Да чего там есть? – унимал его Богославец. – Груша дикая и та еще не поспела. Сядь, посиди, егоза.

– Может, водяных жеребцов увидим, – поддержал брата Соломка.

– Да это не водяные, обычные они жеребцы, – пояснил Альвард, не раз ездивший мимо Болгарского царства по торговым делам. – Просто пасутся здесь, среди болот, вот и приобвыкли вплавь перебираться.

– А я слышал от воеводы нашего Шигберна, – вступил в беседу еще один из плесковичей, Гостец, – что в дальних северных краях есть такие духи водные, как бы злые жеребцы, что в воде только и живут, лишь изредка на берег выходят земной травки пощипать. Коли кто к такому жеребцу подойти хочет, он ничего, подпускает, а как человек к нему на спину сядет, он р-раз – и в воду прянул, с человеком вместе. Много народу, говорят, таким путем пропадает.