Фельдмаршал Румянцев - Арсений Замостьянов

Георг II Английский более всего опасался усиления Франции — колониальной державы, которая в результате войны могла утвердить влияние на разобщённые германские государства. Предвоенная ситуация складывалась из разнообразных страхов — и молодой генерал-майор Румянцев, улавливая сигналы, готовился к войне.

Ещё в 1745 году в Петербурге Конференция обсуждала вопрос: «Надлежит ли ныне королю прусскому, яко ближайшему и наисильнейшему соседу, долее в усиление приходить допускать?» И высказалась не в пользу Фридриха, пережёвывавшего Саксонию. Так что основы Семилетней войны складывались десятилетие. Есть закон больших войн: каждое государство, вступившее на путь сражений, считает противника агрессором, а себя — защищающейся стороной. Это касается и тех, кто первым открывает огонь: они ссылаются на агрессивный характер дипломатических союзов стран, против которых действуют. Россия, Австрия и Франция считали угрожающим усиление Фридриха, Пруссия объясняла свои действия экспансионистским характером намечавшегося союза русских с австрийцами.

Убийственным для Пруссии стало подписание в 1746 году русско-австрийского оборонительного союза. Этот дипломатический документ, в отличие от многих, оказался живучим — и был подкреплён более поздними договорами тех же сторон. Румянцев лучше других мог оценить и эффективность, и ущербность русско-австрийского союза. Австрийская армия к середине XVIII века переживала закат славы: в одиночку Священная Римская империя в случае серьёзных испытаний не могла сладить ни с пруссаками, ни с турками. Не раз Россия будет охвачена антиавстрийскими настроениями, не раз наши полководцы (включая графа Задунайского) упрекнут «цесарцев» в трусости и нерешительности, а то и в прямой измене.

Но не будем забывать, что в России (в отличие от Австрии) в те годы сильна была и пропрусская партия. К ней примыкал не только наследник Пётр Фёдорович, но и его жена, нашедшая общий язык с Бестужевым. К ним прислушивались многие — и для молодых карьеристов по крайней мере неразумным было демонстрировать чрезмерное антипрусское рвение. Все понимали, что воцарение нового Петра не за горами, а уж он с Фридрихом поладит.

Безусловно, понимали это и в армии — в особенности такие прозорливцы, как Румянцев.

Бестужев, при всей его любви к подношениям (недруги смотрели на эту страсть канцлера через увеличительное стекло), не сворачивал с курса, который считал оптимальным для России. Это союзнические отношения с Англией и Голландией, попытка оказывать влияние на политику Саксонии и Польши и, наконец, союз с Австрией, таящий угрозу для Оттоманской Порты. Как-никак выход к Чёрному морю на протяжении всего XVIII века оставался стратегической задачей империи. Без партнёрских отношений с Веной достижение этой цели затруднялось. Правительство Марии Терезии нашло общий язык с русским канцлером, для которого не было загадок в европейских делах. Среди противников России Бестужев неизменно упоминал Швецию и Францию, которые «издревле весьма вредные для нас интриги при Порте производили». Мастерство дипломата проявилось в умении идти на компромисс с потенциальным противником, который в скорое время может стать тактическим союзником — как это и произошло в Семилетнюю войну.

Гипноз Фридриха на Бестужева не действовал. «Сей король, будучи наиближайшим и наисильнейшим соседом Империи, потому натурально и наиопаснейшим, хотя бы он такого непостоянного, захватчивого, беспокойного и возмутительного характера и нрава не был, каков у него суще есть» — такая оценка прусского гения сложилась у Бестужева. Попытки Фридриха щедрыми дарами умаслить петербургского канцлера провалились, хотя пруссаки действовали продуманно.

Есть версии о последовательной личной ненависти императрицы Елизаветы к Фридриху: дескать, слишком не совпадали их жизненные принципы. Дочь Петра, по свидетельству, например, прусского посланника Финкельштейна, с годами от православного благочестия перешла к ханжеству. До неё доходили слухи о личной жизни Фридриха — а пруссак, мягко говоря, не был благочестивым семьянином. Подозрение вызывали и религиозные взгляды прусского короля: считалось, что он утратил веру и положился только на собственные силы, то есть отдался наущениям дьявольским. В этом ключе трактовались и шаги короля в направлении к веротерпимости. Руководствовалась ли Елизавета подобной логикой в действительности? Не станем преуменьшать политической искушённости русской императрицы. Женскую эмоциональность и наивность она проявляла нередко, но в политических решениях умела руководствоваться более прагматическими материями, опираясь на опытных и даровитых советников. Елизавета держала рядом с троном не единомышленников, но сторонников подчас противоположных политических взглядов. Кто-то увидит в этом неразборчивость, а мы отметим управленческую мудрость.

Осознавала ли Россия, что Восточная Пруссия — земля славянская, занятая германцами в ходе пресловутого «дранг нах остен»? По тому, с каким накалом М.В. Ломоносов боролся за право трактовать историю древних славян в «патриотическом» ключе, можно судить о том, что Россия в те годы считала себя преемницей славян, живших и на территории Пруссии и подчинившихся германцам в незапамятные времена. При Екатерине о тех временах вспоминали ещё чаще: для Державина и Петрова легендарные сведения о славяно-варягах станут основой патриотической и экспансионистской идеологии. Да и сама императрица писала исторические сочинения и драмы о Рюрике, по-видимому, приписывая и себе самой славянские, а не только германские корни. В Восточной Пруссии Румянцев убедится, что местное население настроено к русским дружелюбно — несмотря на мародёрские замашки армии Апраксина. И аристократы, и крестьяне чувствовали родство с диковатыми, но щедрыми русскими богатырями.

Для Румянцева Семилетняя война станет часом славы. Сравнительно молодой генерал сумеет заявить о себе, достичь высоких степеней, завоёвывая звания и ордена шпагой и полководческим расчётом. С петровских времён Россия не знала столь героических биографий.

Успехи же тогдашней российской артиллерии связаны с деятельностью графа Петра Ивановича Шувалова — двоюродного брата фаворита и тогдашнего генерал-фельдцейхмейстера, то есть начальника артиллерии. Шувалов считается изобретателем «секретной гаубицы», из которой можно было вести только картечный огонь, и «единорогов», которые Фридрих назовёт «порождением дьявола». На стволе этих пушек был изображён единорог — как и на гербе Шуваловых. «Единороги» были самыми мобильными и скорострельными пушками того времени и могли стрелять «по навесной траектории», то есть через головы русских солдат.

«Секретная гаубица» — гордость Шувалова — оказалась не столь эффективной. Изобретатель сконструировал канал таким образом, чтобы картечь широко разлеталась, но опыт надежд не подтвердил. А Шувалов добился смертной казни (так и не применявшейся) за разглашение секрета гаубиц, требовал их тщательной маскировки. И всё же следует признать: бурная деятельность графа усиливала русскую артиллерию.

Из Семилетней войны русская армия выйдет преображённой. Признанным её вождём станет Румянцев, чей авторитет в военной среде превзойдёт репутацию всех главнокомандующих и президентов военных коллегий… Уже в первом крупном сражении — при Гросс-Егерсдорфе — Румянцеву удастся отличиться, он проявит высокое мужество и, без преувеличений, спасёт армию. И в финале Семилетней войны Румянцев продемонстрирует невиданное прежде воинское искусство при Кольбергской операции. Но прежде чем следовать за Румянцевым по дорогам сражений, вспомним о той армии, которая перейдёт прусскую границу.