Где собака зарыта - Спенсер Куинн

винтовку, и я изо всех сил сдерживался, чтобы не пуститься вокруг него вскачь. Люблю винтовку. Не видел ее уже кучу времени.

Потом мы вышли на улицу и сели в Порш, где Берни сунул винтовку за сиденье.

– Был у меня инструктор по строевой подготовке, – сказал он. – Знаешь, что он мне однажды сказал?

Вообще без понятия. Я впервые слышу про этого инструктора по строевой подготовке, и вообще не догадывался об его существовании. У нас, конечно, полным-полно всяких строительных материалов и устройств дома, но я не помню, чтобы кто-то приходил и показывал Берни, как всем этим пользоваться. Хотя вообще-то это неплохая идея.

– Он сказал: «Не бери ложку в ножевую драку», – закончил Берни. Хм-м-м. Я думал об этом всю поездку, и пару раз даже чувствовал, что до меня почти дошло.

Мы двигались навстречу солнцу и проехали несколько районов, которые я любил не меньше, чем наш собственный, затем проехали мимо бейсбольной площадки – у детей там шла игра. Я не понимал, в чем смысл бейсбола, но выглядело все это очень весело, да и бейсбольные мячики я любил. Кто бы мог подумать, что внутри они выглядят именно так?

В этот самый момент какой-то пацан взмахнул своей бейсбольной битой, и мяч взлетел высоко в небо. Ехали мы не очень быстро. Интересно, насколько невозможно будет…

– Че-ет? – Берни умеет произносить мое имя очень медленно. Мяч упал в траву и отскочил к забору. Чудесный такой длинный прыжок, из-за которого мне очень захотелось… – Че-ет?

И мы проехали мимо. Вскоре мы повернули в переулок, полный выцветших на солнце домиков и редкими проблесками низких пыльных деревьев. Внезапно мне захотелось пить.

Улица заканчивалась тупиком – путь преграждал деревянный забор. Берни припарковал машину и мы выскочили наружу. Вокруг было ни души – это такое распространенное человеческое выражение, которое попросту означает, что рядом не было ни одного человека. Берни достал из машины винтовку, и мы обошли забор кругом.

С другой стороны забора лежал убегающий вдаль каньон. Мы пошли по тропинке, зигзагами ведущей вниз. Я почти сразу почувствовал вонь выхлопных газов, а вскоре и Берни шлепнулся в грязь на колени, приглядываясь к земле.

– Мотоцикл, – сказал он. – Пропал бесследно.

Берни встал, и мы отправились дальше. Тропинка привела нас к самому дну каньона, а затем снова начала подниматься ввысь, прямо по склону красноватого оттенка холма. На самом верху обнаружился круглый куст, усеянный шипами.

– Еще следы шин, – сказал Берни. Это я и сам видел, а еще я кое-что почувствовал: запах, который был знаком мне из-за наших с Берни расследований, и еще с того далекого времени до кинологической школы. Травка. Я обошел место кругом, принюхиваясь, а Берни тем временем рассматривал что-то вдали, отвернувшись от солнца. Потом он недовольно что-то проворчал. У Берни вообще был целый набор разнообразных ворчаний, и конкретно это значило: он что-то понял, и это что-то ему не нравится. Он поднял винтовку, прищурился в прицел и закрыл один глаз. Я замер, ожидая громкого «бам!», но никакого «бам!» не последовало. Вместо этого Берни все смотрел и смотрел в окуляр. Потом он сказал:

– Ну да, скамейка. Видно как на ладони.

Скамейка?

Берни опустил винтовку.

– Забавно, да? – сказал он. Я совершенно не понял, в чем заключалась шутка, да и Берни особо веселым не выглядел. – Время и пространство, – продолжил он. – Мы в том же самом месте, что и наш стрелок, просто не в том же самом времени, вот и все. Но… – он повернулся и потрепал меня по голове. – Но разве они не искривляются, время и пространство? Эйнштейн же об этом рассказывал? Следовательно, их границы размыты, и значит, стрелок все еще здесь. По крайней мере, частично.

Имело ли это все для меня хоть какой-либо смысл? Ну-ка, а для вас имеет? Давайте только честно.

Я широко открыл пасть, распахнул челюсть и очистил мысли, пока в голове не появилась приятная пустота; и в этот самый момент я снова почувствовал сильный запах травки. Я повернулся и последовал за ним: сначала вокруг куста, затем – вниз, под сплетение колючих веток. Пару раз я укололся, но зато нашел его: окурок косяка, лежащий на земле.

Я гавкнул.

– С другой стороны, – говорил Берни, – что насчет квантовой теории?

Я снова гавкнул.

– И не стоит забывать о теории струн… – не унимался он.

Я гавкнул в третий раз, уже громче.

– Чет? Ты что-то нашел?

Берни подошел ко мне, присел на корточки и отклонил в сторону колючую ветвь куста.

– О, – сказал он. – Господи.

А потом:

– Хороший мальчик, – он достал из кармана хирургическую перчатку, надел ее и подобрал окурок. – Все еще теплый, – сказал Берни, и лицо его помрачнело. – Вообще-то это пожароопасно. Я… – он резко замолчал, смотря куда-то под куст. – А это что? – он сунул руку поглубже в ветви. Спустя мгновение на его ладони лежала гильза от патрона. – 7,62х63 миллиметра. Стандартный охотничий калибр, – сказал Берни. Затем он положил рядом окурок. Я знал, что это значило: улики, целых две. – Видишь? Эйнштейн был прав. Частично он все еще с нами.

Ого. Стрелком что, был какой-то парень по имени Эйнштейн? Мы отправились назад к машине. Как Берни так быстро догадался? Какой-то там Эйнштейн не мог быть единственным стрелком в Долине, который балуется травкой – у нас таких было выше крыши.

– Представь только, каким бы он был детективом, – сказал Берни. – Я имею в виду Эйнштейна.

Это только запутало меня еще сильнее. У нас были конкуренты – Лен Уоттерс в Педройе, братья Мирабелли в Саншайн-Сити, но частный детектив Эйнштейн был мне незнаком. Нет, ради бога, мне не жалко – мы с Берни конкуренции не боялись. У нас вообще было все отлично – ну, за исключением финансов.

По возвращению в офис Берни сел за компьютер и принялся что-то печать. Время от времени он бормотал себе под нос что-то вроде «курит травку», «оружие 7,62х63 калибра» и «имеет корыстные мотивы». Я лег на ковер. Корыстные мотивы? С корой я был знаком. Помню, как мы поехали в лес с палаткой – веселая поездка выдалась, и коры там было завались. Берни учил Чарли, как правильно рубить деревья, а потом – бац! Хорошо, что в палатке тогда никого не было. Но сейчас-то кора тут причем? Окурок от косяка, гильза патрона – больше мы ничего не нашли, верно? Впрочем, Берни я все равно верил.

Веки у меня стали тяжелыми. Такое у меня случается пару раз в день – прекрасное, трудно описуемое чувство, которое означает: настало время подремать. Дремать – это почти