Нерушимый 6 - Денис Ратманов

справимся». Может, ты вообще специально сделал, чтобы это случилось!

— Надо было просто ясно озвучить свое желание, а не врать, — по возможности спокойно ответил я. — Я никогда сознательно не сделал бы тебе плохо. И если тебя не учили просто доверять…

Лиза уронила голову на руки и разрыдалась. У нее была своя правда, имеющая право быть. Она считала, что я не простил бы ее решение и попыталась таким способом спасти ситуацию, да просчиталась.

— Мне мама сказала, что я не дочь ей, если… — всхлипнула она, поднимая голову и опираясь на спинку стула.

Я слушал ее, отхлебывая коктейль и не чувствуя вкуса, а перед глазами плыл корабль, сворачивающий алые паруса. Лиза к своему коктейлю так и не притронулась, смотрела молча в одну точку.

— Думаешь, мне — легко? — прошипела она с вызовом. — Если бы ты предохранялся нормально…

— Это манипуляция, — отрезал я. — Хватит. Никто не виноват. Все.

— Манипуляция? Так, значит? Вся вина — на мне? — Она поднялась, пошатываясь. — Доверять, да? Доверилась, и вот результат! Рожать-то — мне, не тебе. И тянуть все это, потому что у тебя — соревнования, командировки, бабы! Как будто я не знаю, как футболисты отмечают победы! Доверяй, а ты за мной — слежку!

— Лиза, успокойся…

— Успокойся? Да иди ты! — Она швырнула стакан с коктейлем о стену — брызнули осколки. — Это ты меня подставил, а не я тебя! Я твой косяк исправила, и ты не представляешь, через что мне пришлось пройти! Что выслушать! Сам следишь, а я — доверяй?

Будь мне, как ей, девятнадцать лет, я бы тоже орал и до хрипоты доказывал, что не верблюд, но мне было вдвое больше, и я понимал, о чем она. И понимал, что никакие слова ее не успокоят, она в состоянии аффекта, и ни в коем случае нельзя оставлять ее одну в такой момент, чтобы она не натворила беды. Кто-то должен быть взрослым.

Девушка схватила плащ и рванула на улицу. Я бросил на стол сотенную купюру, чтобы сотрудники не предъявили за разгром, и рванул за ней. Догнал на улице, схватил, прижал к себе. Она билась и орала:

— Отпусти, козел! Ненавижу! Я еще и виновата! Люди-и, помогите!

Прохожие оглядывались. Два мужчины остановились, думая, что совершается насилие.

— Все в порядке, — сказал я им. — Истерика.

— Не в порядке, — орала Лиза, вырывалась, царапалась, пыталась лягнуть, а я всеми силами старался ей не навредить. — Не трогай меня, мудак! Мама была права, зря я с тобой связалась! А я тебя защищала, не слушала их!

Мужчины остановились, но пока не вмешивались.

— Вызовите милицию! — разорялась Лиза.

— Лучше такси, — спокойно сказал я и потащил ее к желтой «волге», стоящей неподалеку.

Мужчины двинулись за нами, один достал телефон. Я открыл заднюю дверцу машины и затолкал туда Лизу, сразу же свернувшуюся на сиденье калачиком. Мне навстречу выскочил маленький круглый таксист, злой, как лангольер, я сунул ему пятисотенную.

— Командир, отвези девушку в Лиловск, адрес она скажет.

— Чтоб ты сдох! — всхлипывала она.

Таксист почесал в затылке, поглядел на меня, на нее, кивнул.

— Присмотрите за ней, пожалуйста, — сказал я уже шепотом. — Чтобы глупостей не натворила.

— Присмотрю, — кивнул таксист, отсчитывая сдачу. — Красивая была игра, спасибо.

Узнал во мне Нерушимого, пожал руку, сел за руль. Машина тронулась. Двое мужчин, собравшихся спасать Лизу, ушли. Сотрудники столовой, наблюдавшие шоу на улице, вернулись на рабочие места.

Ничего другого на ум не приходило. Поступи я иначе и продолжи разборки, эти двое вызвали бы наряд милиции, Лиза убежала бы в ночь, и непонятно, что с ней было бы дальше, а меня отвезли бы в участок.

Я побрел прочь и лишь спустя время заметил, что так и сжимаю сдачу в кулаке. В душе было пусто и грязно, как в зале после вечеринки. Колыхались занавески, сквозняк гонял по полу обертки от конфет и мишуру. Достав телефон, я написал хозяину яхты: «Назавтра — отбой». Отправил сообщение. Подумал немного и написал еще одно: «Переноса дат не будет. В принципе отбой».

Как все некрасиво закончилось!

А закончилось ли? Лиза через несколько дней остынет и… И я остыну. Начнется переписка с извинениями. Лучше бы не начиналась! Все-таки я люблю ее. Люблю, хотя понимаю, что все сломалось, разлетелось на кусочки, как тот стакан, оставив жирное пятно с потеками. Простить-то можно: девочку переубедили родители, внушили, что зять никчемный, гулящий, ей нужно сперва встать на ноги, а потом заводить детей. Она-то меня тоже любит. Вот только нас учат выживать, а не любить. Одна, вторая, третья ложь — и все, коррозия разъела все то, что было настоящим. И все то, что было хорошего, замарано и помножено на ноль.

Я сел на скамейку в каком-то дворе, огляделся, не понимая, где нахожусь. Посмотрел свое местоположение на карте и написал Колесу: «Вы где гуляете?»

Ответил он сразу же: «Караоке-бар, Ленина, 26. Ждем Нерушимого!»

Все-таки досуг в этом мире мало отличается от того, что в нашем, и это хорошо.

Я потер саднящую щеку и нащупал глубокую царапину, усмехнулся и вызвал такси. А в голове крутилась песня «Би-2», которую очень хотелось бы спеть в том караоке, но она вряд ли есть в этом мире.

«Мой близкий враг родней чужих, исподтишка летят ножи, и увернуться невозможно. Но как словами передать, что пустоту нельзя предать, а вот любовь — совсем несложно».

Дальше я помнил урывками. Извивающиеся девушки на танцполе. Колесо и Погосян, яростно орущие: «Мой фантом стрелою белой на распластанном крыле с ревом набирает высоту!» Шампанское. Еще шампанское. «Не найдется ли „Кристалл?“».

— У фарцовщиков большие семьи. Иначе как такое заведение тянуть? — Погосян.

— Коллективное хозяйство! — Колесо.

— Ни хрена себе колхоз! — я.

Две длинноногие брюнетки за нашим столиком. Одна повисла на Колесе, вторая — на мне, а после переметнулась к Погосяну.

Потом — «Все идет по плану».

«Гони, Валентина, гони!»

Одну из брюнеток зовут Валентина. Обидевшись на распустившего руки Колесо, она гладила мое лицо и вроде бы целовала царапину, оставленную Лизой. А потом я увидел Лизу: длинные светлые волосы, царская стать. И вздрогнул. Понимая, что ей неоткуда тут взяться, все равно рванул за этой девушкой, отпрянул, когда она обернулась. Не она, конечно. Игры воспаленного разума.

Вспышки стробоскопа, превращающие тела на танцполе в черные отпечатки негатива. Вроде бы под конец веселья появился Микроб и узурпировал микрофон.

«Снова брошен в окна лунный свет».

«Я так одинок в этот час, что хочу умереть».

«И черный кабинет. И ждет в стволе патрон…»

— Гуляем, мужики! — выпуклый вопль Колеса поставил точку на ясности восприятия.

Вроде бы я куда-то ехал и рядом кто-то был, реальность то накатывала, то отступала. Руки, губы, объятия…

И темнота, в которой — калейдоскоп осколков.