Распад - Ак-патр Алибабаевич Чугашвили

моментально начинает рвать. Из канцелярии неспешно выходит старослужащий – чего тут? А, Гаврила, что это с ним?

– Выпил, наверное, затошнило.

– Ты давай, уберись тут, а то мы ужинать собрались, а тут блевотиной воняет.

Я стаскиваю мычащего связиста на второй этаж, и оставляю у входа в роту, поднимаюсь наверх и начинаю убираться.

– Зольдатик! Хайль Гитлер!

У входа в роту, счастливо улыбаясь, стоит абсолютно пьяный солдат, с изуродованным шрамами, угрями лицом, похожим на драчёвый напильник.

– Позвони дежурному, скажи, что я пришёл…

Он бредёт в сторону спального помещения, дирижируя невидимым оркестром.

– А ты кто?

«Дирижёр» не отвечает мне, и скрывается в спальнике. Я заглядываю в канцелярию – кто этот ужравшийся, с такой страшной как рашпиль, мордой?

Деды заливаются от восторга – Рашпиль, бля! В точку, я его завтра заебу этой кликухой! Это банщик. Звони дежурному по части, доложи, что он пришёл.

Пока я докладываю дежурному о банщике, снизу слышится грохот пружины – кто – то вошёл в дверь. Выглянув в просвет, я вижу офицерский погон – шухер, дежурный по части! Деды, матерясь, бегут в спальное помещение. Муся – фашист поднимается по лестнице медленно, часто останавливаясь для того, чтобы передохнуть, встретившись со мной взглядом, он мило улыбается и прикладывает упитанный пальчик к губам – не зови дежурного по роте, мы же свои люди! Я улыбаюсь в ответ, утвердительно киваю головой, и как только он заносит ногу над порогом, оглушительно ору – дежурный по роте на выход! Муся огорчённо смотрит на меня – как же так, мы же договорились? Я смотрю ему прямо в глаза, и при этом сочувственно улыбаюсь, из спальника выходит Пыжиков, на его лице вмятины от подушки, в уголке рта повисла ниточка слюны, спросонья он неправильно надел шапку, кокарда (которая должна быть по центру) расположилась над ухом героя.

– Сладко спите, товарищ сержант.

– Никак нет, я не спал (сиплым спросонья голосом бормочет Пыжиков).

– Головной убор поправьте, а то не по уставу одет.

Пыжиков исправляется, и вместе с Мусей уходит в спальное помещение, они быстро возвращаются, Муся уходит, по его лукавой ухмылке видно, что он задумал какую – то гадость.

– Сколько время?

– Без пяти два.

– Ага,буди Бубера, только убедись, что он проснулся, и можешь отбиваться, всё я в спальнике, а, отзвонись в первый караул, скажи, что Муся ушёл, пусть ждут. Не успеваю я снять трубку телефона, как она начинает дребезжать – дневальный второй роты охраны и химзащиты, рядовой… Меня перебивает тягучий, невыносимо порочный голос похотливой самки

– Солдатик, мне так одиноко, я лежу одна, в холодной постели, абсолютно голая, молодая, сексуальная, и рядом нет никого, кто мог бы скрасить моё одиночество… а тебе, тебе не одиноко, а? Солдатик, тебе не хочется тепла, ласки, любви? Я глажу своё прекрасное тело, и чувствую, как нега охватывает меня, я становлюсь влажной, моим щекам горячо…

– Кто там?

– Баба какая – то, рассказывает о том, что она стала влажной…

– Посылай её, тут полно таких пиздострадалиц, каждую ночь звонят, одни разговоры, а толку никакого.

– Алё, слышь, как там тебя – за щеку возьмёшь?

– Чтооо?

– Любишь сосать большой, тёплый…

– Урод!

В трубке пошли короткие гудки, Пыжиков сладко заулыбался – а ты – молодчик! Давай, звони в караул!

Отзвонившись, я разбудил Бубера, тот поплёлся в канцелярию, и завалился на стол, решив, что это не моё дело, я спокойно пошёл спать. После завтрака Бубер проорал своё «дневальный свободной смены», и исчез из поля зрения. Бейвнос поднялся по лестнице, поплёвывая на пол, и дёргая плечом сильнее обычного, опытный Пыжиков, распознав эти неблагоприятные симптомы, скрылся в спальнике.

– Дневальный, сколько огнетушителей должно быть в роте?

Я быстро бросил взгляд на стоящую у входа стойку с огнетушителями – четыре.

– Правильно, а в наличии только три, вопрос – где ещё один огнетушитель?

– Его на пожарку унесли, заряжать.

– На пожарку? Заряжать? Да я его лично заряжал месяц назад, ты чего городишь?

– ?!

– Где огнетушитель? А? Товарищ солдат? Вы дневальный или где? Не можете объяснить? Снимаю вас с наряда, сегодня заступите снова. Дежурный по роте! Смени этого… на тумбочке…

Пыжиков встал вместо меня – где огнетушитель?

– Да я откуда знаю, в моё дежурство был на месте, у Бубера спрашивай.

Старшина вышел из каптёрки – эй ты, как тебя там, бери лопату со мной пойдёшь.

В сушилке стояло несколько сломанных лопат, и ни одной целой, я в замешательстве замер.

– Чего копаешься?

– Да тут ни одной целой лопаты нет, все сломанные…

– А тебе нужна с голубой каёмочкой, и чтобы пиздятиной пахла, да?

– Ну да, неплохо бы.

– Бери любую. Пошли.

Старшина привёл меня на малый плац (малый он был по сравнению с большим), располагавшийся за казармой.

– Вот твой фронт работ, к обеду доложишь о выполнении.

Плац был завален снегом, сюда не ступала нога человека с лопатой, чтобы убрать его, понадобится несколько жизней.

– Насчёт огнетушителя, дежурный по части звонил мне, и сказал забрать огнетушитель из штаба. Он его ночью спёр, пока ты спал.

– Я не спал.

– Значит кто – то другой проспал, неважно. Запомни сопляк, в армии ебут не за то, что ты сделал, а за то, что ты палишься. Ты спалился, тебе и отвечать.

– Я не спалился.

– А кто? Бубер? Мне сказать ему, что ты на него стрелки перевёл?

– Ничего я не переводил.

– Тогда чисти снег, в шесть часов заступишь заново.

6.

Старшина затаил по отношению ко мне тёплые чувства, каждое утро он методично снимал меня с наряда, и вечером я заступал вновь. Таким образом, я спал по четыре часа ночью, и ещё полтора перед заступлением. Мотивировав меня подобным образом, старшина добился того, что меня охватило чувство горячей любви к людям, я был полон гуманизма и человеколюбия.

– Слышь, ты, вещмешок понеси.

– С какого перепуга?

– Чего? Борзеешь, душара. Слышишь Пиночет, у нас тут дерзкий типок нарисовался.

Пиночет плотоядно улыбнулся, и облизнул вывернутые губищи.

– Не будешь нести вещмешок?

– Нет.

Я остановился на верхней ступеньке, прикидывая в уме – кого из них первого ударить ногой, пользуясь тем, что я стою выше, чем они. Филя спокойно смотрел на меня со своей обычной, непристойной улыбкой, ситуация забавляла его.

– Хорошо, в туалет приходи, через пять минут, придёшь?

– Угу.

Правую часть туалета занимали кабинки, Филя курил, положив на дверь кабинки левую руку, Пиночет стоял у дальней стены.

– А ты – наглый, люблю наглых, сам был такой, пока не попал сюда. Тебя