Ты всё ещё моя - Елена Тодорова

Ненадолго замирает, будто пытаясь вглядеться в темноту. Безуспешно, конечно. Каким бы крутым он ни был, сверхспособностей все же не имеет.

А потом приглушенно и как-то чрезвычайно холодно спрашивает:

– Кто здесь?

У меня в ответ лишь надсадный вздох вырывается.

Ни за что я не признаюсь. Да и к каким-либо обсуждениям, оказывается, все же не готова. И что дальше? Как быть? Зачем я здесь? Не способна выйти из состояния физического оцепенения.

– Хочешь поиграть, значит… – выдыхает Чарушин с какой-то особенной мрачностью. – Ну, давай поиграем.

Шагает. И вновь останавливается. Словно чувствует, где именно я стою, и намеренно растягивает эту агонию. Мое дыхание является уже настолько громким, что при желании в этой же темноте, путем нехитрых подсчетов, реально указать точные географические координаты моего местоположения. Но Артем зачем-то медлит и, как зверь, который никак не может решить, достаточно ли он голоден, лениво кружит вокруг своей добычи.

– Если есть какие-то правила, озвучивай сейчас, – выдвигает Чарушин предупреждающе.

Меня тут же озноб разит.

Когда он стал таким жестким? Неужели из-за меня?

– Молчишь? Молчание я приму как вседозволенность.

Что это значит, понять не пытаюсь. В тот момент на меня нечто такое находит, что я сама идентифицировать не могу. Тело словно какой-то порыв подхватывает, и я сама к Чарушину лечу. С рваным выдохом врезаюсь в каменную грудь, натужно вдыхаю и без промедления скольжу ладонями ему за шею. Поднимаясь на носочки, решительно тянусь с одержимым намерением поцеловать. Только вот… Артем перехватывает, стискивает ладони под моей грудью и жестко тормозит этот подъем.

Чувствую его тяжелое дыхание на своих губах – мы на расстоянии жалких сантиметров.

Зависаем. И время с нами останавливается.

Почему он не дает себя поцеловать? Понял, что это я?

Спазмы простреливают лодыжки. Прорезает судорогами и стопы. Однако я не двигаюсь. Не могу. Понимаю, что рухну обратно, только когда тело откажется выдерживать это физическое напряжение.

Издаю какой-то странный задушенный и молящий звук. Чарушин же тяжело вздыхает.

Рывок – грубо дергает меня вверх. И наши рты сливаются.

Трепет на двести двадцать. Глубоко под кожу. Взрыв по периметру.

Его язык в моем рту. Его вкус на моих рецепторах. Его сила в оковах моего голода.

Боже, это он… Он… Боже…

Мы целуемся… Целуемся…

Боже…

Наши рты двигаются совсем как раньше. И вместе с тем… Иначе. Еще отчаяннее. Еще неистовее. Еще сокрушительней.

Дико. Жадно. Свирепо.

Двусторонне нас перебивает разрядами. Разит так мощно, почти смертельно. Но не останавливает. Если даже умрем, в буйстве всех этих эмоций выживет та фанатичная любовь, которую мы на протяжении семи месяцев живьем закапываем. Мы же? Мы? Не только я? Чувствую, еще слишком много от Чарушина идет. Чувствую… Сносит меня, как долгожданная летняя буря после длительной засухи.

Фанатичная эта любовь, да. Потому что ничего нормального в ней сейчас не ощущается. Это полнейшее безумие. С дефицитом кислорода и отсутствием какого-либо желания выплыть. С одуряющими излишками эмоций, чувств и ощущений.

Чарушин пожирает мой рот. Поглощает меня. Сжимает при этом с такой силой ладонями, что, очевидно, с ума сходит и, как ни пытается, не может перераспределить эту мощь иначе.

Накрывает нас этот оглушительный шквал. Отрезает от остального мира.

Больно, страшно и потрясающе приятно. Нет, это не конец войны, но внутри меня уже парад победы. С огненными залпами, салютами и фейерверками.

Ведь Чарушину не легче. Ему не легче… Его точно так же взрывает, контузит и шмонает.

Люто… Люто… Мой Бог, Чарушин…

В этот миг мы принадлежим исключительно друг другу. Я и он. Только я и он. Прочно. В полной власти друг друга. Теряя какую-либо обособленность и неприкосновенную индивидуальность.

Шатаемся, когда Чарушин напирает. Он же и ловит равновесие обратно. Ненадолго. Снова качаемся, едва я оступаюсь.

Цепляюсь за него. Конечно же, цепляюсь. Царапаю ногтями затылок, шею, плечи. Забываю о том, что еще два дня назад считала себя счастливой и самодостаточной. Такая тоска вырывается, что сердце рвется на миллионы кусочков. Я этой тоской и Артема затапливаю. По всем движениям, прикосновениям, ласкам и даже по дыханию абсолютно очевидно, что я в нем катастрофически нуждаюсь.

Как же я тебя люблю… Как же люблю… Как же сильно я люблю…

Кровь кипит. В ней ведь никаких стабильных частичек. Только эта любовь, а она же по консистенции – чистейшая магма.

Толкаюсь к Чарушину всем своим телом.

Мало… Мало… Еще ближе… Ближе…

Хоть ближе и некуда. Разве что вторгнуться внутрь него. Пробраться обратно в сердце и затаиться.

Толкаюсь… Артем с глухим стоном стискивает ладонями.

– Что ты хочешь? – хрипит мне в губы. – Хочешь, чтобы я тебя трахнул?

И тут я вспоминаю, что он не знает, с кем целуется.

Он не знает… Не знает… Не знает…

А я погибаю. Быстро и пристыженно, словно раковая клетка, прижженная локальными лучами радиотерапии.

– Что, блядь, ты хочешь? Что?

Кажется, что эти выдохи, вкупе со злостью и мукой, какую-то усталость несут. Похоже, мое воспаленное воображение чересчур разыгралось.

Надо бежать. Бежать, пока он не понял, что это я. Он ведь меня ненавидит. Скажет что-то в этом роде, я не выдержу.

Отталкиваюсь так же отчаянно, как до этого вжималась в него.

– Сука… Твою мать… – все, что рычит Чарушин, прежде чем позволить мне отлепиться и стать снова отдельным организмом.

Так ничего ему и не говорю. Позорно улепетываю, развивая на нервах такую скорость, что любой марафонец позавидовал бы.

Хвала Богу, что я не говорила… Хвала Богу, что не выдала себя… Хвала Богу, Артем ничего не понял.

Не надо. Не стоит. Нельзя.

Точка.

Не лови мои сигналы SOS…

© Лиза Богданова

– Значит, ты ему совсем ничего не сказала? – переспрашивает Лия. Морщится. То ли от недоумения, то ли от солнца – не пойму. Мы вновь поодаль от общей компании держимся. Пока они веселятся и прыгают с пирса, сидим вдвоем на берегу. – Совсем-совсем? Поцеловала и сбежала? – выбрасывает в воздух звонкий возглас.

– Тише ты, – одергиваю ее шепотом. Хоть расстояние между нами приличное, все же опасаюсь, что кто-то что-то услышит и додумает. – Я вообще… – осекаюсь, стоит напороться взглядом на Чарушина.