В первом эшелоне - Александр Данилович Щербаков

доблестное русское воинство; в богатых семьях, куда мальчик от Леонова приносил покупки, говорили о пожертвованиях на алтарь победы; девушки в платьях и косынках сестер милосердия олицетворяли собой и самоотверженность русских женщин, и патриотизм нации… Павел мысленно все чаще видел себя там, где не на живот, а на смерть бились с врагом русские армии, где с криками «ура!» кидались в штыковые атаки, с пиками наперевес мчались, чтоб окружить противника…

Правда, иной раз мимолетно, далеким отзвуком случайно услышанных разговоров появлялась боязнь: а вдруг на войне не все так красиво, как об этом рассказывается в журналах и газетах, и подвиги георгиевских кавалеров — только часть незнакомой и, может быть, совсем незавидной жизни? Однако сомнения быстро покидали его, стоило только прочитать очередной номер газеты «Копейка», где снова писали о гимназистах, которые удрали на фронт и за участие в отчаянной разведке получили Георгия. Тут же всплывало в памяти прочитанное раньше, особенно рассказ о героическом сопротивлении бельгийской крепости Льеж, которую никак не могли взять германские войска. Помнил название фортов крепости — Понтисс, Баршон, Флерон и особенно Лонсэн, державшийся дольше всех. Германцы подвезли к Льежу двенадцатисполовинойдюймовые осадные орудия, чтобы расстрелять ставшую на их пути крепость, а ее защитники держались до последней возможности…

Однажды хозяин пришел в магазин раньше обычного. Позвал Павла к себе.

— Вот что, Павлентий. — Он первый раз назвал мальчишку по имени, не то умышленно, не то случайно исказив его настоящее звучание. — Народу, ты знаешь, у меня поредело — троих приказчиков сразу взяли на войну, а посему решил я тебя в приказчиках испытать. Полагаю, должно у тебя получиться, и думаю также, что мое доверие ты оценить сумеешь… Так что становись с нынешнего дня в колониальные товары… Ежели что спросить потребуется, не стесняйся, приходи… Я на тебя, Павлентий, надеюсь… Ступай.

Колониальные товары ни сразу, ни позже не увлекли вновь испеченного приказчика Павлентия. Его все неудержимее, все требовательнее тянуло к военной службе. «Проситься — не отпустит Павел Петрович. Бежать тайком и записаться в армию добровольцем?.. А почему бы не рискнуть?.. Не может быть, чтоб Отечеству не понадобился храбрый солдат и патриот?!»

В небольшой заплечный мешок он упаковал фунта полтора сухарей, пару белья, пакетик марли и складной ножик. Дождался вечера, аккуратно затворил за собой дверь и, мысленно попросив у Павла Петровича прощения за то, что так неблагодарно и некрасиво покидает его, шмыгнул на улицу.

Трамвай довез его до Варшавского вокзала. Неярко освещенный перрон тут же растворил маленькую фигуру в пестрой гудящей толпе. Скоро Павел выбрался из нее и, к великой своей радости, увидел длинный воинский эшелон уже с паровозом, готовый вот-вот отправиться в путь. Время не позволяло мешкать. Павел, напрягшись (так он, вероятно, шагал бы на плацу), подошел к рослому унтер-офицеру, который наблюдал за погрузкой в вагон солдат.

— Господин унтер-офицер, разрешите обратиться?

Унтер-офицер оглядел его и равнодушно спросил:

— Чего тебе?

— Хочу послужить Отечеству… Прошу: возьмите меня на фронт…

Тот, не проявив ни малейшего интереса, кивнул головой направо и сказал:

— Вон стоит господин поручик. У него и просись. Возьмет, тогда приходи, скажи ему, что в четвертом вагоне унтер-офицер место, мол, найдет.

Павлу стало еще страшнее. К тому же поручик разговаривал с дамой, и Павел не знал, можно ли перебить их разговор или ждать, пока они расстанутся… Но тогда поезд может сразу тронуться, и офицер, конечно, не станет ничего решать. «Подойду! Я ведь по делу, он должен понять…»

— Ваше высокоблагородие, разрешите обратиться…

Поручик вынул изо рта папиросу и постарался придать строгое выражение своему еще очень молодому лицу.

— Что угодно?

— Ваше высокоблагородие, хочу послужить Отечеству… Прошу взять меня на фронт… Унтер-офицер из четвертого вагона согласен, если вы…

Дама, стоявшая рядом с поручиком, вдруг откинула с лица вуаль и удивленно воскликнула:

— Володичка! Это же Павлентий — приказчик от купца Леонова. Нужно немедленно отправить его обратно… У Павла Петровича, он недавно жаловался, не хватает приказчиков, ушли на войну… Позови жандарма, пусть он отведет Павлентия обратно. Куда ему на фронт?!

Поручик не посмел ослушаться даму (наверное, мать). Постоянная посетительница магазина Леонова (в сумерках и под вуалью Павел не узнал ее) настояла на своем, и «доброволец» снова очутился в магазине при своих колониальных товарах.

Старший брат Павла Николай, приехавший служить в Петроград и получивший почти сразу унтер-офицерское звание, остудил чрезмерный пыл младшего:

— Куда торопишься? Скоро тебя по закону призовут. Еще успеешь воевать. А пока используй оставшееся время. Ты за шесть классов реального сдал — хорошо! Подучись еще. Всегда пригодится.

Наконец подошел срок призыва. Вот теперь иди, воюй, Павел Батов! Теперь, хочешь не хочешь, повезут тебя, защитника царя и Отечества, на фронт, и там появится возможность испытать все. Совпадет ли книжное представление о войне с ее живым ликом?

Батова зачислили на службу в третий лейб-гвардейский полк. Он был доволен. В самом названии полка было для него что-то романтическое, вызывавшее чувство гордости и заставлявшее усердно готовиться к подвигам.

Впрочем, надоедала муштра, бесконечное топанье по плацу, нудная караульная служба. То, что со стороны казалось заманчивым, порой отталкивало, даже угнетало, когда становилось твоей обязанностью, частью твоего бытия.

В конце шестнадцатого года выпускник школы прапорщиков, вольноопределяющийся второго разряда Павел Батов в звании ефрейтора отбыл с маршевой ротой на фронт.

Потянулись окопные будни — кровь и смерть, грязь, вши, скудное питание, тоскливые разговоры о затянувшейся бессмысленной войне, невеселые письма из дому о том, как бедствует народ в деревнях и городах…

Ефрейтора Батова назначили командиром отделения. И тут он опять испытал чувство боязни, но другой боязни: пойдут ли за ним солдаты, он ведь по сравнению с ними мальчишка (в отделении всем, кроме командира, уже за тридцать). Команды «В атаку!» ждал с остановившимся сердцем, сразу занемела нога, которой уперся в норку-приступочек, чтобы рывком выскочить на бруствер, и странно отяжелели руки. «За мной, вперед!» — крикнул, как потом припоминалось, каким-то детским, вовсе не повелительным, а, скорее, жалобно просящим криком. Опомнился, поскользнувшись на скате бугорка. Остановился и услышал голос солдата:

— Господин отделенный командир, будет! Атака-то кончилась…

«Господину отделенному командиру» хотелось броситься своему подчиненному на шею и расцеловать его — он увидел: солдаты за ним пошли!

…Человек говорил негромко, но смело и убежденно. А слова… Слова смутили отделенного командира. Он остановился и прислушался. Человек говорил о том, что война не нужна рабочим и крестьянам, что на войне наживаются, натравливая один народ на другой, цари, императоры, короли, капиталисты