Водные ритуалы - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури

— У тебя было время прочитать книги, которые я тебе присылал. — «Атлас археологии» Кунлиффа и другие?

«Когда у меня были силы, да, я читала. Это было единственное, что удерживало меня… в живых?»

— Да, конечно. Большое спасибо за книги.

— Я подумал, что завтра, когда мы покажем новеньким строительную мастерскую, ты сможешь рассказать им, как изготавливаются кирпич-сырец и вересковая кровля. Тебе пригодится практика, ведь когда-нибудь ты тоже будешь преподавать в универе. Ты же знаешь, я передам тебе свое место, когда выйду на пенсию, — сказал Сауль и улыбнулся: у него были великолепные зубы и квадратная челюсть; по правде говоря, он был самым красивым отцом на свете, потому что совсем не походил на папаш ее одноклассниц, лысых, пузатых, неуклюжих — коротко говоря, обычных дяденек.

Ее отец был просто невероятно привлекателен, она знала это всегда. Взгляды подруг, когда он забирал ее из школы, ежедневно сообщали ей об этом красноречивее всяких слов. Ему очень шли черные, с синеватым отблеском волосы, которые унаследовала и Ребекка, и стремление выглядеть моложе: неформальные джинсы, белая футболка, рубашка лесоруба. Но девочке не достались его чуть раскосые зеленые глаза — наполовину колдовские, наполовину ангельские.

Эта мысль вызвала у Ребекки чуть заметную улыбку. Она заметила, что мышцы ее лица отвыкли улыбаться. Она не улыбалась вот уже несколько месяцев.

«Наверное, он все-таки меня любит, раз так заботится обо мне», — подумала она, но не сумела полностью в это поверить. Эти размышления отвлекали ее от задуманного, а второго шанса могло и не представиться.

17 ноября 2016 года, четверг

Человеческая цепочка, в которой участвовал каждый из нас, в последний момент спасла Эстибалис от бурной реки, стекавшей по склону холма. Мы спасли ее, ошеломленную и находящуюся на грани переохлаждения, и сразу же заперли дверь часовни, чтобы отгородиться от этой уменьшенной копии Большого взрыва.

— Проверьте свои телефоны; я полагаю, сети нет, — повысил голос инспектор Мугуруса. Град продолжал грохотать по внешней стене часовни Сан-Адриан и отдавался внутри, как в резонаторе.

Проверив гаджеты, мы ответили ему полным участия взглядом: да, мы полностью отключены от внешнего мира и не можем обратиться за помощью.

— Сохраняем спокойствие. Наши товарищи из горноспасательной службы знают, что мы отправились на визуальный осмотр. Они догадаются, что град застал нас в туннеле и мы не можем спуститься. Спасатели дождутся улучшения погодных условий и придут нам на помощь. Нам всего лишь нужно продержаться.

Мы кивнули — говорить никому не хотелось.

Я порылся в карманах пуховика и нащупал профиль сьерры. Дедушка подарил мне на день рождения маленький кусочек дерева, который я пристегнул к брелоку и всегда носил с собой. Это было напоминание о дедовом доме, о том месте, куда я всегда хотел вернуться.

Прикоснувшись рукой к миниатюрному силуэту Сан-Тирсо, я обнаружил прозрачный пластиковый пакетик с миндалем, который дедушка вручил нам с Германом в то утро после завтрака, прежде чем мы отправились на чествование у стены в кантоне Соледад. В той, другой жизни.

Их оставался всего десяток. Орехи, чистейшие белок и глюкоза. Как раз то, что сейчас нужно. Мы поделили их на всех, и они показались нам такими же вкусными, как последний ужин заключенного в «Зеленой миле»[7].

Семеро выживших — судебный секретарь, доктор Гевара, Мугуруса, двое техников, Эстибалис и я — сидели у самой защищенной стены часовни, тесно прижавшись друг к другу, чтобы сохранять телесное тепло, и ждали, когда смертоносная буря утихнет и вернется обратно в ад.

Я старался не смотреть на черный пакет с Аннабель Ли, который лежал в самом холодном углу часовни, рядом с дверью. Кто бы мог подумать, что так будет выглядеть последняя ночь, которую я с ней проведу… Но с Аннабель всегда было так: ее окутывало дыхание смерти и разрушения. Я не представлял ее в роли матери, существа, дарующего жизнь.

Сам не знаю почему.

Она говорила, что предпочитает жить в своих комиксах, потому что в реальном мире от нее одни проблемы. Творчество полностью ее поглощало, сдерживая таившуюся в ней разрушительную силу. Творчество было плотиной. По крайней мере, она об этом знала. И ни разу не извинилась за причиненное нам зло.

Наступала ночь, а вместе с ней опускалась влага, которая липла к одежде и волосам, к лицу, к шее, к рукам. Все участки обнаженной кожи страдали в эту промозглую ноябрьскую ночь на высоте 1200 метров. Снаружи сыпались ледяные градины, и нам казалось, что мы заперты в холодильнике.

Не знаю, но думал я исключительно об озябших ногах Эстибалис; я растирал их, согревал у себя в пуховике, а она, свернувшись калачиком, прижималась к моему теплому телу. Наши слившиеся тела напоминали беременность огромных размеров.

«А как же голова?» — озабоченно подумал я.

Я знал, что у новорожденных больше всего охлаждается именно голова, отсюда все эти голубые и розовые шапочки на фотографиях в «Фейсбуке». Я кутал, как мог, измученную голову моей напарницы, послушной и почти безжизненной от температурного шока, в пуховом гнезде, которое для нее соорудил.

«Не ты. Только не ты. Даже не думай умирать, потому что без тебя я пропаду и не прощу тебе этого».

И я обцеловывал ее лоб и щеки — вдруг мои губы хоть немного согреют эту окоченевшую кожу, усеянную дерзкими веснушками…

«Ты должна и дальше спасать меня, ты мой талисман», — хотелось сказать мне.

И я понял, что это правда, что на этот раз я говорю себе правду. Эстибалис была моим талисманом, хотя ее телосложение свидетельствовало скорее об обратном. Это была моя стена, мой форпост, защитный ров вокруг крепости. Когда она была рядом, я чувствовал, что сила самой природы заботится обо мне. Откровение в ту ночь заставило меня по-другому взглянуть на всю мою жизнь.

«Ты просишь меня о помощи, я поддерживаю тебя. К черту афазию Брока. К черту мою сложную ситуацию с Альбой. Ты позовешь меня, и я приду. И все, и точка. Я выздоровею — в конце концов, я внук своего дедушки».

Но слово «Альба» напомнило мне о разговоре, который состоялся у нас в тот день, после чествования, когда она появилась в кантоне Соледад и попросила меня отвезти ее ко мне домой, потому что собиралась рассказать мне что-то важное. Жалкий эвфемизм, который на самом деле означал: сегодняшний вечер изменит нашу жизнь, какое бы решение ты ни принял.

«Ну, теперь-то ты скажешь, что все это значит?» — написал я ей на мобильном, как только мы поднялись на третий этаж и уселись на мягкий диван у меня в гостиной.

Наверное, глаза мои выжидающе блестели, но я видел, что ее лицо сейчас невосприимчиво к моим улыбкам, и знал: что-то неладно. Альба сняла белый пуховик и повесила на вешалку у двери. На ней был свободный шерстяной джемпер, который защищал от промозглой виторианской осени.