Большой шухер - Леонид Влодавец

Катастрофа произошла не в одночасье. Иногда что-то подновляли, подкрашивали, подбеливали. Но надолго не хватало. Все опять ломалось, ржавело, облезало. В солидной ограде парка появились дыры, через которые жители новых кварталов, обступивших парк со всех сторон, забегали туда распить бутылочку-другую, справить нужду под прикрытием растительности или просто вывалить ведро с мусором.

Наступление цивилизации и рыночной экономики превратило треть парка в базар. Все ближайшие к главному входу аллеи украсились киосками и лотками, где продавалось что душе угодно: от дубленок и кожанок до веников и декоративных лаптей. Но больше всего — бутылок. Поэтому в двух остальных третях парка, особенно в летнее время, то и дело звучала знаменитая гагаринская фраза «Ну, поехали!», означавшая, что очередная тройка алконавтов приступает к своему мероприятию «по линии космоса».

Шпана в парке завелась еще после войны. Правда, первое послевоенное поколение безотцовщины-беспризорщины было довольно быстро отловлено и посажено. Все те же старожилы утверждали — хотя последующие поколения им не верили, — будто в пятидесятые годы можно было спокойно гулять с любимой девушкой по самым темным аллеям и не ждать, что из-за кустов выйдут человек десять трудных подростков. А вот «шестидесятники» уже знали, что ходить надо только там, где свет горит. Причем количество освещенных аллей все уменьшалось, фонари с завидной регулярностью расшибали камнями, а иногда — должно быть, от избытка сил — выворачивали вместе со столбами. Бригадмильцы, а после них дружинники и окодовцы (ОКОД — оперативный комсрмольский отряд, если кто забыл) вели со всеми этими негативными проявлениями борьбу, но… как-то не так, должно быть. Если при Сталине за разбитый фонарь пятнадцатилетнего шпаненка могли запросто определить во «вредители», а за выстрел из порохового самопала признать «террористом», то в «оттепельные» годы, как и потом, в «застойные», его приводили в штаб дружины, вели задушевные беседы, убеждали записаться в библиотеку или кружок авиамоделиста. Одним словом, ударились в другую крайность.

Какое-то время считалось, что главное — не дать пацану сесть в тюрьму до армии. Армия мыслилась как всемогущая воспитательная сила, способная превращать человека в человека. Никто и подумать не мог, что армия, пополняясь шпаной из компаний, привыкших бить фонари и морды на аллеях, сама заметно переменится к худшему. И вместо дисциплинированных подтянутых умелых парней оттуда стали возвращаться угрюмые, жестокие, накачанные, агрессивные дембеля. А потом еще Афган добавился… Возвращаясь из армии, «деды» навещали свои прежние компании, учили новые поколения уму-разуму. Сюда же наведывались и те, кто, не дотянув до призыва, залетел в колонии; все это сплавлялось, смешивалось, срасталось. И несмышленышам было жутко лестно доказать свою отчаянность и крутость перед парнями, чье имя могло повергнуть в трепет даже старшеклассника или пэтэушника.

«Да ты чего, в натуре, на „парковых“ тянешь?» — Этой фразой пацан мог обеспечить себе мирный проход через любой самый опасный двор в городе, если после этого называл пару известных народу кликух. Парнишка, живший в любом районе города и имевший друзей в парке, хорошо знал: чуть что — за него заступятся, отмолотят обидчиков в любом числе. Даже Лавровка, где тоже были жутко крутые люди, после двух-трех больших разборок признала, что парк сильнее.

Когда-то в этом самом парке начинали свою сознательную жизнь и Агафон, и Гребешок, и Налим с Лузой. Правда, в разное время, хотя разница в возрасте между ними была не очень большой.

Агафон тусовался тут еще при застое. Но после того, как двух его друзей посадили, а одного по пьянке зарезали, как-то охладел к парковым делам, более-менее закончил десять классов и ушел в армию, откуда подался в ментуру. Не потому, что проникся особой ненавистью к преступной среде, а потому, что уловил: пушка, ксива, рация и дубинка дают власть. Службу он, правда, нес не в парке, а в другом районе города, но привычку бить упавшего ногами вынес из этих «романтических» аллей. Увы, она его и подвела.

Гребешку довелось «парковаться» в самое безалаберное время — между застоем и перестройкой. Поначалу он был слабоват, но нахален и в результате часто приходил из парка с фингалами. Потом разогрелся, раскачался и завоевал авторитет. При этом очень ловко избежал приводов и удачно успел уйти в армию. Задержись он буквально на пару дней дольше — влип бы в историю. Кодла, в которой он до этого состоял, прицепилась к каким-то прилично одетым парням. А те оказались оперативниками КГБ, к тому же при пушках и при исполнении служебных обязанностей. Одного из друзей Гребешка грохнули в пределах необходимой обороны, а остальных положили на землю в живом виде, после чего упаковали всех в кутузку. Гребешок узнал об этом уже в армии.

Луза и Налим принадлежали к последнему поколению парковой шпаны, которое росло и развивалось в условиях демократии. Похулиганить им удалось вволю, но очень они попались быстро. На зоне им сразу стало ясно, что они занимались ерундой, пока умные люди дела делали, и по возвращении возмечтали о том, чтоб найти себе крутого пахана.

Как раз в то время город был поделен между командами Черного, Штангиста и Курбаши. Парк отошел к последнему вместе с образовавшимся там рынком. Для шелупони, крутившейся в парке, настали тяжкие времена. Господину Курбатову стали поступать жалобы от владельцев подконтрольных торговых точек. Мол, мы платим за охрану, а тут какие-то неорганизованные ползают, требуют еще… Курбаши выделил на рынок «опергруппу», которая четко отловила самозваных рэкетменов и сделала им козью морду. Точнее, привела их морды в трудноузнаваемый вид. После этого группа прошлась по парку и провела разъяснительную работу. Всем юношам и девушкам было доведено до сведения, что отныне и довеку любые попытки взимать какую-то дополнительную плату с палаточников, лоточников и наперсточников будут караться более строго. В пределах всей торговой зоны был установлен запрет на самовольное «обувание» покупателей, неорганизованное стучание по мозгам, торговлю «кайфом» без «лицензии» Курбаши и на другие мероприятия, грозящие подорвать реноме паркового рынка. Не рекомендовалось также излишне часто чистить морды алкашам, чтоб не отвадить их от традиционных мест распития.

Некоторые лидеры шпаны по молодости и глупости не вняли предупреждениям, считая, что Курбаши берет на понт. Но Юрий Иванович шутить не привык. Он провел «зачистку зеленки» так, как никакой милиции не снилось. Трупов, правда, было немного, тяжких телесных тоже, но с тех пор желающих нарушать установленные Курбаши правила больше не находилось. Да и самой шпаны в парке поубавилось. В городе открыли дискотеки, бары и кафе, где можно было «оттянуться», если есть на что. А вопрос о бабках стал остро — мамы-папы у многих оказались на мели, стало быть, зарабатывать потребовалось самим. Времени на пустое дуракаваляние не осталось. Кто сел в коммерческие киоски, кто взялся их охранять. Одни угоняли тачки, другие их продавали. Кто-то ломал квартиры, кто-то ставил в них металлические двери.

К тому же торговая зона парка под мудрым руководством Курбаши, а затем Степы с каждым годом все расширялась. Правда, не так быстро, как хотелось бы, потому что количество продавцов росло гораздо быстрее числа платежеспособных покупателей. Несмотря на широчайший ассортимент товаров со всего света, основную выручку по-прежнему давала водяра.