Вендетта. День первый - Антон Леонтьев

Ключ от сейфа обнаружился в одном из ящиков стола. Остоженский, открыв сейф, вытащил несколько папок и принялся их внимательно изучать.

– Папа, по-моему, Лагодин опасен, – заметил Максим. – А что, если приструнить его...

– Взяток он не берет. Слишком, видите ли, принципиальный. А по моему мнению – феноменально туп, – промолвил Остоженский. – Значит, остается только один-единственный выход. Однако еще рано, слишком рано. За Лагодиным стоит Москва, а тягаться силами с Москвой мы пока что не можем.

– Но если Лагодин приведет в исполнение свой план широкомасштабных арестов... – протянул Максим, на что полковник, вытаскивая миниатюрный фотоаппарат, ответил:

– Ну, так быстро у него не случится, ведь прокурор должен получить разрешение на проведение столь крупной операции с самого верха. А я постараюсь сделать так, чтобы этот процесс затянулся.

* * *

Два с половиной часа спустя, сделав фотографии всех нужных документов, Остоженский-старший удалился из квартиры. Максим же остался. Когда Настя открыла глаза, чувствуя странную слабость во всем теле, то первым, кого девушка увидела, был Максим, сидевший в кресле напротив.

– Доброе утро, малышка, – сказал он приветливо.

Настя подскочила с дивана и в удивлении спросила:

– Я так долго проспала? Но как такое могло произойти? И почему ты меня не разбудил?

– Ты была так очаровательна во сне, что я не рискнул прерывать твой покой, – ответил Максим. – Поэтому мне не оставалось ничего другого, как любоваться на тебя, Настя!

Девушка обвела комнату взглядом и увидела, что остатки еды со стола исчезли, везде царил идеальный порядок. Ей сделалось стыдно – она пригласила под надуманным предлогом к себе Максима, а затем просто отключилась. Сама виновата, нечего было хлестать шампанское!

– Нам было очень хорошо прошлым вечером, – заметил Максим. Он приблизился к девушке и поцеловал ее. – Но сейчас мне, увы, пора.

– Мы ведь еще увидимся? – спросила с замирающим сердцем Настя, и молодой человек заверил ее:

– Ну конечно же, мы еще увидимся! Я же так люблю тебя!

Настя и не подозревала, что Максим произнес заученные, стандартные фразы. К девушке молодой человек не испытывал ни малейших чувств, секс с ней был одним из самых плохих воспоминаний в его жизни, и он, разумеется, не любил ее, но Настя должна была верить в обратное, ведь так ему легче проникнуть в квартиру Лагодиных.

– Я позвоню тебе перед отъездом, – пошел к двери, подхватив чемоданчик, Максим.

– Перед отъездом? – оцепенело спросила Настя. – Но ведь ты пробудешь в Болотовске еще неделю или даже полторы?

– К сожалению, нет, – ответил Максим, – ситуация изменилась, я уезжаю в Москву послезавтра.

– Послезавтра! – воскликнула Настя. – Но как же...

Максим на прощанье поцеловал Настю и сказал:

– Не переживай так. Мы будем поддерживать контакт, а на зимних каникулах я загляну в Болотовск. Ну, чао, малышка!

Когда дверь за Максимом закрылась, Настя устремилась в ванную, чувствуя, что по лицу бегут слезы. Ее любимый уезжает, и она не в состоянии ничего изменить! Взглянув на себя в зеркало, Настя ужаснулась: лицо больше походило на физиономию индейца, чем на личико девушки. Бурно рыдая, Настя встала под душ и попыталась припомнить события прошлого вечера. Она ведь была уверена, что каждая деталь врежется ей в память, а получается, что ничегошеньки не помнит. Но Максим сказал, что им было очень хорошо, и он наверняка говорит правду. Зачем ему обманывать?

С Максимом она увиделась день спустя, на железнодорожном вокзале – Настя провожала молодого человека в Москву. Она, никого не стесняясь, заплакала и повисла на шее Максима. Тот, несколько сконфуженный, попытался отстраниться.

– Ну, мы ведь расстаемся ненадолго. Запомни, зимой, в конце января или начале февраля, мы обязательно встретимся вновь.

– Так долго ждать! – воскликнула Настя.

Максим поцеловал ее в щеку и поднялся в вагон. Наконец поезд тронулся с места, и молодой человек, махая рукой стоявшей на перроне Насте, думал о том, что к зиме все наверняка закончится. Эту девицу он больше никогда не увидит, его миссия выполнена. Максим подумал о нескольких особах, с нетерпением ждавших его в столице. Вот они – настоящие горячие штучки в отличие от закомплексованной девственницы Насти Лагодиной. Как только он прибудет в Москву, то сразу же оторвется по полной программе. Надо же, целый месяц воздержания! И все ради отца, все ради мафии...

* * *

Настя вернулась в огромную пустую квартиру и долго рыдала, уверяя себя, что сумеет дождаться Максима. И тут же принялась писать письмо любимому. Только потом сообразила, что не знает его московского адреса, и, набравшись смелости, позвонила на квартиру полковнику Остоженскому. Не подозревая, что верные люди Глеба Романовича вживую слышали ее рыдания благодаря установленным Максимом подслушивающим устройствам, она спросила, как можно связаться с его сыном.

– Проще всего будет, если ты станешь передавать письма для Максимки мне, – заверил ее полковник. – Я по своим каналам быстро переправлю их в Москву. Только у Максима сейчас начинается ответственная пора, ему надо усиленно заниматься, поэтому он не сможет быстро отвечать...

Родители, довольные и веселые, вернулись из Ленинграда, и Настя, конечно, утаила от них те события, что произошли в их отсутствие в квартире. Она передавала полковнику письма для Максима, не реже одного письма в неделю, а иногда два или даже три, но ответа все не было. Наконец, во второй половине ноября, Остоженский передал ей открытку от Максима, на которой было начертано несколько приветливых фраз. Настя перечитала их не меньше тысячи раз, покрыла открытку поцелуями и даже положила ее под подушку.

Тем временем по городу поползли слухи – шептались, что вот-вот грянет волна повальных арестов, прямо-таки как в тридцатые годы. Только на сей раз в кутузке окажутся не «враги народа», как настоящие, так и мнимые, а те, кто расхищает социалистическую собственность, занимается финансовыми аферами и торгует краденым золотом и наркотиками. Всеволод Петрович уже давно поставил в известность свое начальство в Москве, что расследование завершено, однако без особой санкции он не имел права затевать такую широкомасштабную операцию. А отмашки все не было.

Наконец Лагодин принял решение об аресте нескольких партийных деятелей, в том числе заместителя председателя горисполкома, а также директора завода «Вторчермет»: у него имелись доказательства того, что эти субъекты занимаются приписками и кражами металла в крупных размерах. Подозреваемые были арестованы, однако, к большому удивлению и разочарованию прокурора, улик, которые он так надеялся найти на заводе, обнаружено не было. Бухгалтерия оказалась в полном порядке, все цифры полностью соответствовали министерским. Ни о каких хищениях не могло быть и речи!

Лагодину позвонили из Москвы и долго его отчитывали и даже ругали за самоуправство. Всеволод Петрович и сам не мог объяснить, как так получилось, что он сел в галошу. Он и не подозревал, что Остоженский, почерпнув весьма ценные сведения из бумаг прокурора, приказал директору завода уничтожить все компрометирующие документы и заменить их иными, вопросов не вызывающих. Никто из арестованных не собирался колоться, несмотря на угрозу больших тюремных сроков и даже расстрела, – все изображали из себя невиновных, клялись в том, что стали жертвами судебной ошибки. Оказавшись же на воле, все сразу же стали строчить многочисленные кляузы в Москву, обвиняя прокурора Лагодина в предвзятости, некомпетентности и использовании запрещенных методов ведения допроса.