Выстрел - Анатолий Рыбаков

– Ты против танцев?

– Их вред доказан наукой.

– Где ты это вычитал?

– Могу и тебе дать почитать. А некоторые элементы еще продолжают вертеть ногами. Танцы насаждают мелкобуржуазные нравы. Обращаются на «вы», говорят: «извините», «простите», «пардон» – все это гнилая интеллигентщина. Я сам видел, как один комсомолец подавал комсомолке пальто. Зачем? Чтобы подчеркнуть ее неравноправность? Ведь она ему пальто не подала.

– Хочешь, чтобы тебе подавали?

– А если у них любовь?

– Разве любовь в том, чтобы подавать пальто? Я не отрицаю любовь…

– Спасибо, благодетель!

– …Но только на основе общей идеи…

Молодой звонкий голос из зала пропел частушку:

Ох, по дороге колокольцы,

Сердце словно прыгает.

Ох, не влюбляйтесь в комсомольца,

Скукою измызгает.

– Генка, про тебя!

На сцену поднялась Зина Круглова в форме юнгштурма – защитного цвета гимнастерка и юбка, широкий ремень, портупея через плечо.

– Мужчина называется мужчиной потому, что он мужественный.

– Вода называется водой потому, что она водянистая, – вставил Яша Полонский.

– Поэтому, – продолжала Зина, – если парень подаст девушке пальто, в этом нет ничего унизительного, простая вежливость.

– Женщина называется женщиной потому, что она женственная, – не унимался Яша.

– Именно! Почему обязательно ходить в сапогах, я предпочитаю туфли…

– Танцевать удобнее?

– Хотя бы! Мы будем танцевать независимо от того, разрешает это Генка или нет.

На сцене появился Юра.

– Я признателен Яше Полонскому за то, что послужил ему прообразом, дал пищу его богатой фантазии, его блестящей музе, горжусь этим. Но еще больше благодарен Генке: он поставил все точки над «i». Чего он хочет? Стандарта! Всех подогнать под один тип: одинаково одевайтесь, одинаково развлекайтесь, одинаково думайте! А я, например, не хочу. Хочу быть самим собой. И буду носить бант. Привет!

– Мы не хотим стандарта, – возразил Миша, – но нельзя думать только о себе – о своей внешности, карьере, благополучии. Не в том дело, что ты носишь бант, а в том, что бант заменил тебе все.

– Он забантовался! – крикнул Яша.

Руку поднял Саша Панкратов.

– Я хочу сказать насчет хулиганов. Некоторые размахивают финками.

– Это ты про меня, что ли? – ухмыльнулся Витька Буров.

– Да, про тебя. Ты выражаешься. Слова нецензурные говоришь.

«Молодец, смелый парнишка», – подумал Миша о Саше Панкратове.

– А ты слышал? Слышал, как я ругался? – спросил Витька.

– Слышал, – решительно ответил Саша.

– Как? Повтори!

– Сам знаешь как. Я тебе потом повторю.

– И я слышал… И я! – закричали ребята в зале.

– А вы не слушайте! – огрызнулся Витька.

Зина Круглова сказала:

– Мало того, что Буров хулиганит сам, он вовлекает в хулиганство малолетних.

– Судить показательным судом! – сурово объявил Генка.

– А право имеешь? – с вызовом спросил Витька.

– Имеем. Школа отвечает за наш дом.

– Ой, испугался, – ухмыльнулся Витька, довольный тем, что оказался в центре внимания. – Когда судить то будете?

– Сообщим, не забудем, – пообещал Миша, – не беспокойся, как нибудь справимся с тобой. Запомни на всякий случай. Итак, предложения?!

– Повести решительную борьбу с мещанством, пошлостью и обывательщиной, – предложил Генка.

– Общо. Давай конкретнее! – возразил Миша.

– Запретить галстуки, банты, ажурные чулки, духи.

– А одеколон? – спросил Яша.

– Тоже.

– Одеколон не роскошь, а гигиена, – выкрикнул кто то из зала.

– Этот лозунг выдумали частники парикмахеры, – отпарировал Генка.

– Кто за предложение Генки? – спросил Миша.

Руку поднял один Генка.

– Какие еще предложения?

– Запретить танцульки! – объявил Генка.

– У меня другое предложение, – сказала Зина Круглова. – Танцы разрешить, кроме фокстрота и чарльстона.

– Это почему?

– В фокстроте прижимаются.

– А ты не прижимайся.

– Это буржуазный танец, – настаивала Зина, – и никто не умеет его по настоящему танцевать, получается одно кривляние и вихляние.

Тот же молодой, звонкий девичий голос из зала выкрикнул:

– А барыню сударыню можно?

– А трепака?

– Лично я предпочитаю лезгинку, – сказал Миша, – кабардинскую и наурскую, но в перерывах между ними иногда задумываюсь: для чего я живу и работаю?

Диспут только возвысил Витьку Бурова в собственном мнении: он стал на нем центральной фигурой. Он и шел в клуб в расчете, что о нем заговорят, а если нет, то он выкинет такое, чтобы заговорили.

В своей обычной расслабленной позе Витька сидел во дворе, на пустом деревянном ящике позади первого корпуса, в узком проходе между стеной дома и забором. Рядом на асфальте сидели Шныра, Фургон и Белка. У угла, на стреме, стоял Паштет. Было утро, не самое раннее, часов десять. Воскресенье.

Паштет махнул рукой – все в порядке.

Витька лениво привстал, потянулся, даже зевнул, поднял Белку, она встала ему на плечи и проскользнула в форточку.

Витька опустился на ящик, принял прежнюю позу, Шныра и Фургон не сделали ни одного движения, Паштет был на посту. Все совершилось молниеносно, никто не заметил – задний тупик двора, по нему не ходят, задняя стена дома – ни дверей, ни подъездов, впереди – глухая кирпичная стена.

Белка очутилась в пустом фойе кинотеатра «Арбатский Арс».

На стенах висели афиши, рекламы, фотографии из кинофильмов.

У стены возвышалась буфетная стойка под круглым стеклом. Белка отодвинула дверцу. Скрип не смутил ее: кинотеатр заперт снаружи. Проверено.

Она сняла с прилавка пять бутылок лимонада, пирожные, конфеты, бутерброды, сложила в мешок, вернулась к окну, поскребла о стекло.

Витька снова так же неторопливо поднялся, протянул руку, взял мешок, помог Белке вылезти из окна. Белка схватила мешок и скрылась с ним в подъезде черного хода.

Ребята обогнули корпус, очутились на переднем дворе, где играли детишки, и подошли к пожарной лестнице.