На секретной службе - Сергей Донской

«Уже убили, дура», – мысленно прокомментировал Макс, ускоряя шаг.

Когда девица завизжала вторично, он уже сидел в «Мустанге» и включал зажигание. Какого черта она вернулась? И насколько хорошо ей удалось разглядеть Макса?

Стараясь не паниковать, он вырулил с площадки на автостраду и, рыская из стороны в сторону, поехал в сторону парка имени Шевченко. К счастью, встречных машин почти не было, иначе Макс вполне мог бы попасть в аварию. Руль так и норовил выскользнуть из вспотевших ладоней. Педали под ногой путались. Набалдашник рычага переключения скоростей всякий раз оказывался не там, где его искала дрожащая рука Макса.

Он успокоился только возле своего дома, успев принять твердое решение не рассказывать об инциденте шефу. За подобные проколы по головке не погладят. Всучат в следующий раз яд вместо противоядия, и прости-прощай. Зачем навлекать на себя хозяйский гнев? Тем более что девица из казино вряд ли запомнила случайного встречного. И не при ее куриных мозгах связывать случайную встречу с Максом и убийство Пинчука.

Поверещит и угомонится. Так всегда бывает.

* * *

Невзирая на поздний час, дед не поленился встретить внука в прихожей, тесной и захламленной, как чулан. Землисто-серое лицо Зиновия Лазаревича полностью соответствовало интерьеру его жилища. Словно он просидел в этом самом чулане всю жизнь, потом скончался, но пока что не осознал этого и продолжал бесцельно двигаться, сипеть, кашлять, не давая покоя ни себе, ни окружающим.

«Когда же тебя, наконец, закопают, старый хрыч?» – мысленно поинтересовался Макс, хотя произнесенный вслух вопрос прозвучал несколько иначе:

– Чего тебе не спится, дедуля? Совсем не думаешь о своем здоровье.

– И это говорит человек, заявившийся домой под утро! – воскликнул Зиновий Лазаревич, натужно свистя легкими.

Ну вот, опять завел свою песню. Старую песню о главном, под аккомпанемент прохудившегося баяна.

– Мое дело молодое, дедуля, – отшутился Макс, переобуваясь в растоптанные тапочки.

– А мое – старое, вот и не спится. Помирать скоро. Жаль тратить время на сон.

– Бог даст, протянете до ста лет. Будете долгожителем в нашем семействе. Представляете? – Макс прошел на кухню, где сразу же сунулся в холодильник. – Столетний юбилей, вокруг куча благодарных потомков… ух, хорошо! – Он присосался к вскрытому пакету кефира.

– Если так пойдет дальше, то родственники соберутся значительно раньше, – сварливо заметил Зиновий Лазаревич, усаживаясь на самый скрипучий табурет в кухне. – Подле моего гроба, куда ты меня скоро загонишь, дорогой внучек. Разве нормальный человек станет гулять по ночам? На улицах неспокойно. Во время войны и то гулять было безопаснее.

– Ой, только не надо сгущать краски, – поморщился Макс, бегло полюбовавшись своим отражением в зеркале над раковиной. На его верхней губе красовались кефирные усики. Пришлось слизать их таким же белым языком.

– Ты предлагаешь мне не сгущать краски? – изумился старик. – Мне семьдесят шесть лет, и все они прошли в этой богом проклятой стране. И после этого ты говоришь, что я сгущаю краски?

– А я вот мечтаю прожить свою жизнь в Америке, – неожиданно признался Макс. Он как раз достал из холодильника батон ливерной колбасы и приготовился вцепиться в него зубами. Выражение его лица сделалось мечтательным.

– Ой, перестань, что бы ты в этой Америке делал?! – Зиновий Лазаревич сделал движение, похожее на то, которым отгоняют муху.

– То же, что и здесь.

– А чем ты здесь занимаешься?

– Коммерция. – Пережевываемая вместе со шкуркой колбаса сделала речь Макса невнятной. – Розница. Опт.

– Ты полагаешь, что в Америке без тебя некому заниматься коммерцией?

– Здесь в последнее время чересчур много бизнесменов развелось. – Проглотив кусок, Макс посмотрел в темное окно и злобно добавил: – Сраных… Денег куры не клюют, а мозгов, – он постучал себя кулаком по лбу, – не хватает. Встречался сегодня с двумя такими. Братья. Полные кретины. Ничего в коммерции не петрят, ну, ничегошеньки. Я им показал, где раки зимуют. Разделал обоих под орех.

– Странная у вас, молодых, коммерция, – сказал Зиновий Лазаревич. – Раки, орехи…

– Да уж. – Макс сунул в рот спичку и, остервенело мочаля ее зубами, заявил: – Спать пойду. Вымотался сегодня, как собака. Покойной ночи, дед. Гляди не загнись ненароком, хоронить тебя сейчас некогда.

* * *

Запершись в своей комнате, Макс взял мобильный телефон и пробежался жирными пальцами по клавишам, после чего клавиши заблестели чуточку сильнее, чем прежде. Услышав в трубке женский голос, он озабоченно спросил:

– Натуся?

– Куда вы звоните?

– Это квартира Гнилицких?

– Набирайте правильно номер, – сердито сказала женщина.

– Я набрал правильно, – произнес Макс чуть ли не по слогам. – Ошибки быть не может.

Вместо ответа из трубки раздались короткие гудки. Рапорт о выполнении задания был принят. Макс проворно разделся и улегся в кровать, свернувшись калачиком. Одеяло он натянул таким образом, чтобы наружу торчал лишь один только нос. Точно в такой же позе он спал в детстве. Когда еще не работал на ЦРУ, не мечтал об американском гражданстве и не убивал людей.

Год назад он был завербован неким Сидом Штейном, резидентом Центрального разведывательного управления, который официально значился ответственным представителем компании Си-эн-эн в Одессе. Штейн без труда сумел оказать давление на Максима Кривченко, обивавшего порог американского посольства. Недоучившемуся педиатру, отсидевшему два года за хищение имущества медицинского института, доходчиво объяснили, что с его темным прошлым нечего и мечтать об эмиграции за океан. Разве что он использует свои способности во благо процветания демократии во всем мире. Но не дикарской демократии славян. Американской. Самой демократической демократии в мире.

Макс с готовностью дал подписку. Денег ему платили немного, утверждая, что львиная часть гонораров оседает на банковском счете, доступ к которому Макс получит, как только выполнит свою миссию на родине и перекочует в Штаты.

Ликвидация братьев Пинчуков была не первым заданием Макса, хотя и самым сложным из всех, которые ему поручались прежде. Сид собственноручно снабдил его пневматическим оружием и химикатами, особо подчеркнув, что смерти Андрея и Тараса должны выглядеть самым естественным образом.

Вроде бы так оно и получилось. Но если бы не крайняя усталость, Макс обязательно бы задался вопросом: а так ли уж естественно может выглядеть почти одновременная смерть двух родных братьев, погибших от удушья? Он таким вопросом не задался. Вымотанный морально и физически, он крепко спал, пока кусочки ливерной колбасы, застрявшие между его зубами, подвергались необратимому процессу гниения.

Душу Макса этот процесс не затрагивал. После сегодняшней ночи там гнить было нечему.