Престиж - Кристофер Прист

Я отвлек ваше внимание рассуждениями о правдивости, обеспристрастных источниках и высоких мотивах. Как и при демонстрации пустыхрук, я утаил главное, и теперь вы смотрите совсем в другую сторону.

Как известно каждому фокуснику, во время представлениякое-кто из зрителей ничего не поймет, иные сочтут, что их одурачили, третьипритворятся, будто знают каждую уловку, зато остальные – счастливое большинство– приготовятся увидеть чудо, получат удовольствие и славно проведут вечер.

Впрочем, всегда найдутся один-два человека, которые запомнятмистификацию и долго будут ломать над ней голову, но ни на шаг не приблизятся кразгадке.

Прежде чем вернуться к событиям своей жизни, расскажу однуисторию, которая проливает свет на выбранный мною способ повествования.

В годы моей молодости на эстрадных подмостках царила мода навосточные фокусы. Чаще всего с такими номерами выступали европейцы или американцы,одетые и загримированные под китайцев, но изредка в Европе появлялись инастоящие китайцы. Одним из них – и, полагаю, величайшим из всех – был выходециз Шанхая по имени Цзи Линьхуа, известный под сценическим именем Цзин Линь-Фу.

Мне довелось увидеть его выступление всего один раз; этобыло несколько лет назад в театре «Адельфи» на Лестер-Сквер. Когда дализанавес, я поспешил к служебному входу и упросил привратника отнести артистумою визитную карточку. Мне тут же было передано любезное приглашение поднятьсяв гримерную. Иллюзионист не заговаривал о своих трюках, но мне в глаза бросилсясамый знаменитый предмет его реквизита: на подставке у него за спиной виднелсябольшой аквариум с золотыми рыбками, который в кульминационный момент программычудесным образом возникал буквально из воздуха. Мне было предложено осмотретьэту вещь, и я не обнаружил в ней никакого подвоха. В обыкновенной воде, заобыкновенным стеклом плавало с десяток живых декоративных рыбок. Зная техникусоответствующего трюка, я попробовал приподнять аквариум – и поразился еготяжести.

Цзин заметил мои потуги, но промолчал. Он не мог знатьнаверняка, известен ли мне секрет его номера, и не собирался им делиться даже ссобратом по профессии. Я же ломал голову, как бы поделикатнее намекнуть, чтодля меня этот трюк не составляет тайны, но в конце концов счел за лучшеепромолчать. Мы провели вместе четверть часа; все это время он не поднимался состула и только вежливо кивал, пока я рассыпался в похвалах. Перед моим приходомон успел переодеться в темные брюки и полосатую рубашку синих тонов, но еще неснял грим. Когда я собрался уходить, он встал со своего места перед зеркалом,чтобы проводить меня до дверей. При ходьбе Цзин не поднимал головы, его рукибезвольно свисали вдоль туловища, а ноги волочились по полу, словно каждый шагпричинял ему нестерпимую боль.

С тех пор прошло много лет, его уже нет в живых, и я вправепредать гласности его заветную тайну, немыслимые масштабы которой волею случаяоткрылись мне в тот вечер.

Пресловутый аквариум в течение всего номера находился насцене, под рукой у фокусника, готовый к внезапному и загадочному появлению извоздуха. Однако сей предмет был искусно спрятан от глаз публики. Подразвевающимся китайским плащом иллюзионист таскал аквариум по сцене, сжимая егоколенями, чтобы в нужный момент создать для публики иллюзию чуда. Никому в залене приходило в голову, как это делается, хотя к разгадке можно было прийтипутем несложных логических рассуждений.

Но логика магическим образом вступала в противоречие сама ссобой! Плащ был единственным атрибутом, способным укрыть громоздкий аквариум;тем не менее здравый смысл противился такому объяснению. Зрители видели насцене дряхлого старца, едва передвигающего ноги. Выходя на поклоны, ЦзинЛинь-Фу опирался на локоть ассистента; со сцены артиста уводили под руки.

При этом истинная картина была совершенно иной. Цзинотличался недюжинной физической силой, что вполне позволяло ему носить по сценеаквариум описанным способом. Передвигаясь с грузом такого внушительного размераи неудобной формы, он волей-неволей начинал шаркать, как старый китайскийвельможа. Такая походка ставила под угрозу с??крет всего номера, и тогда, желаясохранить профессиональную тайну, артист взял за правило при ходьбе старческиволочить ноги. Этой привычке он не изменял до самой смерти. Ни под каким видом– ни дома, ни на улице, ни днем, ни ночью – он не позволял себе двигатьсяестественным шагом.

Такова сущность человека, который играет роль волшебника.

Зрители прекрасно знают, что иллюзия репетируется годами,что каждое представление готовится самым тщательным образом, но мало ктосознает, до каких пределов доходит страсть фокусника к мистификации, какоенаваждение довлеет над ним всю жизнь, требуя вновь и вновь бросать мнимый вызовзаконам обыденного.

Жертвой такого наваждения и стал Цзин Линь-Фу; прочитав этуисторию, вы, наверно, догадались, что мне самому тоже присуща одержимость.Страсть к мистификации правит моей жизнью, диктует решения, определяет каждыймой шаг. Даже сейчас, при написании этих заметок, она подсказывает, о чем можноповедать, а о чем следует умолчать. Я уподобил свой метод изложения показуякобы пустых ладоней, но, если выразиться точнее, за каждой фразой стоитздоровяк, играющий роль дряхлого старца.

Поскольку отцовская мастерская приносила немалый доход,родители смогли определить меня в академическую гимназию «Пэлем» – попростуговоря, в начальную школу, которую возглавляли две старые девы, барышни Пэлем.Гимназия располагалась у развалин средневековой городской стены наИстборн-стрит, неподалеку от гавани. Под сварливый гвалт чаек, срединеистребимого запаха тухлой рыбы, который витал над пристанью и над всемпобережьем, я постигал премудрости грамоты и счета, а также начатки истории,географии и устрашающей французской грамматики. Все полученные знанияпригодились мне в дальнейшем, а неравная борьба с французским по иронии судьбызакончилась тем, что я стал выходить на эстрадные подмостки в образепрофессора-француза.

Мой путь в школу и обратно лежал через возвышенностьУэст-Хилл, которую успели застроить только в непосредственной близости отнашего дома. Узкие тропы вели меня сквозь душистые заросли тамариска,заполонившие в Гастингсе все открытое пространство. В те времена городпереживал эпоху подъема, во множестве строились новые дома и курортныегостиницы. По молодости лет я этого почти не замечал, поскольку школанаходилась в старом городе, а курорт начинался за Белой скалой. Этотостроверхий утес взорвали – громыхнуло на славу, – чтобы расчистить местодля широкого променада вдоль набережной. Невзирая на все эти новшества, жизнь встаринном городке Гастингсе шла своим чередом, как и сотни лет назад.

Я мог бы немало рассказать о своем отце, и хорошего, идурного, но, чтобы не отступать от своей собственной истории, ограничусь толькохорошим. Отца я любил и вдобавок научился у него столярному делу, чем, как нистранно, обеспечил себе имя и состояние. Могу заверить: мой родитель велтрезвый образ жизни, был трудолюбив, честен, сметлив и по-своему великодушен. Сработниками обходился по справедливости. Не отличаясь набожностью, он избегалзахаживать в церковь, но своих домашних приучал к гражданской добродетели,которая не допускает никакого действия или бездействия во вред ближнему. Он былталантливым краснодеревщиком и умелым тележным мастером. Если у нас домаслучались скандалы (а без них не обходилось), то, как я с годами понял,причиной тому был мучивший отца душевный разлад, хотя истоки и подробноститакого внутреннего конфликта были мне неведомы. Хотя отец никогда не вымещал намне свою злость, я его побаивался, даже выйдя из детского возраста, но и любилего всей душой.