Девочка из Франции - Жужа Тури

у Полины стало плохо с легкими, она вечно дрожит за дочку. Многое приходится тщательно скрывать от нее. Вот, например, сегодня он едва не отрекся от своей дочери. А ведь как он радовался, около двенадцати лет назад, когда она появилась на свет! Но до сих пор Жанетта, эта маленькая бродяжка и такая же комедиантка, как ее бабушка, не оправдывала возлагавшихся на нее надежд. Иногда Йожефу казалось даже, что дочка их эгоистка, совершенно бессердечное существо… Можно ли еще поправить беду? Вот если бы у него было побольше времени, если бы не мучили эти каждодневные заботы…

Чтобы не слышать резкого голоса дочери, Йожеф взялся за газету: бесконечные беседы Жанетты с бабушкой последнее время раздражали его. Приходилось изо всех сил сдерживать себя, чтобы каким-нибудь замечанием не вызвать поток оскорблений и мелких придирок со стороны тещи. А ведь он так устал! Болело все тело, ныла каждая косточка… Йожеф просматривал газетные заметки и был бесконечно удручен. Там, на его родине, кипит созидательная работа, газета «Сабад неп»[7] в каждом номере сообщает о выполнении планов. А вот сообщение о том, как работают шахты под Печем, в глубине Каменной горы. И вдруг газета задрожала в руке Йожефа, сердце забилось, и от волнения сжалось горло… Вот оно! «Штейгер Лайош Балог…». Да, несомненно это он… В тридцать седьмом году откатчиком был, до плеча не доставал.

Быстрый такой паренек, ловко свистеть умел — что твоя канарейка. А теперь вот, гляди-ка, — штейгер Лайош Балог!

Йожеф Рошта тихонько кашлянул, положил газету на колени и, облокотившись на подоконник, задумался.

— Мама, поставьте воды для Жозефа, — словно откуда-то издалека донесся до него голос Полины.

Журчанье воды… Мерный стук шагов старой тещи… Потом легкая рука касается склоненной головы Йожефа. Полине хочется приласкать, как-нибудь приободрить своего мужа, отогнать от него невеселые думы, но сразу ничего не приходит на ум, и она предлагает:

— Давай вымою тебе голову! Бедный мой Жозеф, у тебя все волосы в саже…

— Оставь, не надо… в другой раз…

«Хорошая она у меня… милая, добрая душа», — думает Йожеф. Горечь в сердце немного улеглась, и Йожеф возвращается к действительности. Он потопал об пол затекшими ногами и, закинув голову, широко зевнул. На стене — дева Мария в голубом покрывале. Борода святого Иосифа уложена так, словно по ней прошлись щипцы парижского парикмахера. Над вечно неприбранной кроватью старухи — икона, на ней нарисован Христос с широко раскрытыми глазами, перед ним мерцает лампадка. У двери в каморку Жанетты мисочка со святой водой. Уходя спать, девочка опускает туда пальцы и бормочет молитву перед разрисованными картинками. При этой мысли сердце Йожефа опять наполняется горечью. Куда же он годится, раз допускает такие дела в своем доме!

Горькая усмешка искривила его рот. «В своем доме»! Здесь все принадлежит теще: коричневая деревянная кровать в верхней комнате, комод, два стула, потрепанная кожаная кушетка со спинкой, так же как и кухонная утварь, столовые приборы и картинки со святыми на стенах — все, все собственность мадам Мишо! «В своем доме…»

И, снова повернувшись к окну, Йожеф погрузился в свои мысли… Когда-то он прибыл во Францию с маленьким солдатским сундучком — одна смена белья, бритвенный прибор, легонький плащ. Было и несколько книг, но их «изъяли» на границе. Позднее они с Полиной купили немного вещей. Ведь Полина умудрялась, экономя на всем, откладывать по грошу в те дни, когда Франция изнывала под властью гестапо, а Йожеф был в концлагере…

С какой четкостью вспоминаются ему те годы! В 1941 году шахтеры Па-де-Кале начали первую большую забастовку против немецких фашистов. Были созданы организации «Борцов за свободу» и партизанские группы Сопротивления. Йожеф хорошо знал Шарля Дебериса — его знали и любили все. В концентрационном лагере он услышал о казни этого патриота, одного из достойнейших сыновей Па-де-Кале…

Вспоминая о 1941 годе, Йожеф и сейчас ощущает то горение и подъем, которые окрыляли его тогда. Один за другим следовали акты саботажа, диверсии, взрывы, взлетали на воздух поезда с немецкими фашистами. С потушенными фонарями, в кромешной тьме мчались они по ночам в Лилль, в Рубэ, в Аррас, а на рассвете следующего дня немецкие патрули с тупым недоумением обнаруживали на стенах домов крамольные надписи: «Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Советский Союз!» Фашисты хватали заложников и расстреливали их всех подряд. Но борьба партизанских групп, руководимых Коммунистической партией Франции, не прекращалась ни на минуту. И трепарвильские шахтеры тоже приняли участие в борьбе. Декабрьской ночью 1941 года немцы схватили Йожефа с двадцатью шестью товарищами и бросили их в Компьенский концентрационный лагерь. Каждый день водили их, босых и полуголых, на огороженную проволокой площадь, где они должны были смотреть, как расстреливают лучших из лучших. Затем их опять гнали в лагерь.

Три года работали они, восстанавливая те самые железнодорожные пути, которые взрывали их товарищи. Фашисты уже и сами знали, что проиграли войну, и все больше зверели. Узники концлагеря — ослабевшие, вконец измученные, истерзанные люди — сотнями умирали у железнодорожной насыпи. Лишь каким-то чудом Йожеф и несколько его товарищей живыми вышли из ада.

…Дома он нашел Полину и дочку. Жанетта подросла, но была хилая, худенькая. Она смерила любопытным и в то же время отчужденным взглядом обнявшего ее изможденного человека. Она совсем его не помнила, но ей велели называть его папой… Тогда же и выяснилось, что у Полины отложены деньги.

«Я думала, что понадобятся деньги, когда ты придешь, — сказала Полина. — Кто знает, когда еще вы начнете работать. Шахта затоплена…»

…Бедная маленькая Полина! Пока можно было, она работала в шахте, потом вместе с матерью стала брать в стирку белье в домах служащих шахты — там весьма жаловали ловкую и набожную мадам Мишо, которая держалась всегда так смиренно. На рассвете Полина ходила в Рубэ на рынок, продавала овощи из своего маленького огорода, вязала на заказ теплые чулки и жилеты. Сбереженные гроши Полина хранила в жестяной коробочке, которую прятала в соломенном тюфяке мадам Мишо. Как подшучивали они и смеялись над