Драконы ночи - Татьяна Степанова

Может, лучше им было бы развестись? Но развод означал бы ЕЕ победу. А этого Ольга допустить не могла. Да он и сам на разводе сильно не настаивал, и не только из-за дележки имущества и капитала, который они наживали сообща.

Он не настаивал на разводе из-за дочери, в которой души не чаял. Он знал, что она, Ольга, никогда не отдаст Дашу ему. И считал, что его разрыв с семьей нанесет девочке непоправимую психологическую травму. А ранить чем-то «свою Дашутку, свое сокровище» он не мог – и в этом был он весь.

«Ну да, он предпочитал наносить раны мне. – Ольга вспомнила тот их самый последний день здесь, в „Далях“, после которого Борис умчался в Москву навстречу своей гибели. – Он предпочитал терзать меня своей ненавистью. Но ведь ЕЕ он тоже терзал. ЕЙ он тоже причинял боль своим нежеланием быстро развестись со мной и оформить брак там, в Москве».

От этого на душе как-то сразу отлегло. От этой мысли, что «ЕЙ тоже было тогда не сладко с ним», даже сейчас, по прошествии стольких месяцев, когда некого было уже делить и не за кого ломать копья, на душе начинали петь скрипки вместе с соловьями. «Сейчас ЕЙ хуже, чем мне. У меня, по крайней мере, есть деньги, собственность, есть дочь – его ребенок, его плоть. А что есть сейчас у НЕЕ?»

Когда мужчина, имеющий жену и любовницу, неожиданно гибнет в автокатастрофе, кто остается при своем, а кто теряет все, что имел? В случае с Борисом Борщаковым в выигрыше оказалась Ольга. Законная жена, для которой в последние годы ночью в спальне при закрытых дверях, днем в офисе при запертых на ключ дверях, в машине наедине он не находил иных слов, кроме как «Когда же ты сдохнешь наконец, тварь, сволочь, гадина, б…?».

В проигрыше же оказалась та, другая – любовница, которой он шептал в постели в порыве страсти совсем иные слова. Через полтора года о ней стоило бы уже и позабыть. И вроде бы это не составляло труда, потому что ОНА в реальности как бы и не существовала теперь. Да и тогда тоже.

Реальность – это что-то осязаемое для ненависти, для ревности – лицо, фигура, глаза, походка, цвет волос, голос. А ничего этого для Ольги Борщаковой как бы и не было. Ведь она никогда не видела любовницы своего мужа. Знала только, что зовут ее Анна, что она гораздо моложе, что работает в Москве в каком-то рекламном агентстве и что у нее нет детей.

«Она не смогла от него родить, а я родила, – подумала Ольга. – Сейчас мне сорок восемь, Даше восемь. Газ в наш дом в Двуреченске проведут, все работы закончатся к октябрю. С осложнениями после скарлатины мы уже почти справились. Еще две недели посидит в карантине и пойдет в школу, жаль, что так вышло, первого сентября с этой скарлатиной чертовой, и откуда только привязалась эта зараза, но ничего, все уже позади. Год закроем с прибылью, на Рождество махнем куда-нибудь отдохнуть за границу все вместе – тетя Маруся все зубы себе отремонтировала, можно и в Европу ее везти, Игоря тоже возьму с собой, с ним мне надо что-то решать, ох, мука моя, а что тут решишь?»

Ворона на крыше гаража каркнула так, словно в крике хотела разорваться пополам. Она явно бросала вызов. Ольга потянула оконную раму на себя, шаря глазами по своему письменному столу – что бы взять такое, чтобы прикончить эту сволочугу. Но тут же и опомнилась. Французы уезжают. Автобус их вон под окнами разворачивается. Что они подумают, если у них на глазах она – хозяйка «Валдайских далей», респектабельная женщина, любящая мать – пришибет эту пернатую провокаторшу.

Ольга взяла телефон и набрала сотовый номер Игоря Хохлова – старшего менеджера отеля, выполняющего одновременно обязанности и начальника охраны.

– Слушай, ты говорил, что ружье купил, – сказала она тихо, словно боялась, что ворона услышит ее.

– Не зарегистрировал еще, не успел. А в кого стрелять?

– Я покажу. Завтра утром, когда французов не будет здесь.

– Подсудное дело, а? – Игорь Хохлов усмехнулся.

– Ты же говорил, что на все ради меня готов.

– Ах, вот как. Проверочка?

– Да, испытаем тебя, Игорек. Французы завтраком довольны?

– Вполне. Они уезжают.

– В 2016-м номере фен сломали. Вызвать мастера. И что там с душем в 2025-м? Наладили?

– Заменили полностью.

– Мои красотки где? У себя или уже завтракают?

– Уже завтракают, и Маруся Петровна, и Дашенька. Оль, я сейчас зайду к тебе? Тут письмо из налоговой пришло и…

– Можешь зайти просто так. Письмо подождет, – усмехнулась Ольга.

Игорю Хохлову, ее старшему менеджеру, было двадцать восемь лет. Он умел извлекать выгоду из своего возраста и внешности. А вот убедительных и одновременно изящных, ни к чему не обязывающих поводов «зайти» изобретать так еще и не научился.

Торжествующая ворона взмыла с крыши, пронзительно каркнув на прощанье.

«Ничего, ничего, поглядим, где ты будешь завтра, тварь». Ольга проводила ее взглядом, пока она не скрылась за кронами деревьев.

Было такое чувство, что все с самого начала пошло не так. Катя подъезжала к отелю с тяжелым сердцем. Анфиса… Нет, Анфиса как раз сейчас, в данный конкретный момент, не беспокоила ее так сильно, как еще, например, вчера. Эти военные машины на дороге, солдаты, милиция – да, именно это тревожило и пугало. Все это совсем не было похоже на учение, на игры в солдатиков на пересеченной местности, все это попахивало катастрофой. Что-то произошло, и это «что-то» – Катя чувствовала это сердцем – не даст спокойно жить в этом самом Двуреченске, который она и видела-то мельком из окна машины, никому – в том числе и ей, и Анфисе, если они не покинут этот город как можно скорее, вечерним же поездом.

Симон (Катя все никак не могла привыкнуть к его имени. Чудное имя, более похожее на прозвище, на псевдоним и вроде слышанное совсем недавно – только вот в связи с чем и от кого?) тоже как-то притих. Он свернул направо с шоссе на аллею. Это было похоже на парк в черте города на берегу реки. Возник небольшой песчаный пляж, затем новенький детский городок с качелями, горками и волейбольной площадкой. На лужайке выросли как грибы бревенчатые коттеджи. А потом Катя увидела и сам отель – четырехэтажный, выстроенный из красного кирпича. Здание походило на замок: фасад по бокам украшали круглые башенки, крыша была крыта металлочерепицей. На крыше лепилась спутниковая антенна. К главному зданию были пристроены флигели. Двор был просторный, посыпанный гравием, с круглым цветником посредине. У стен были высажены туи. Какие-то маленькие хвойные деревца росли и в терракотовых кашпо, рядком выставленных вдоль террасы из темного мореного дуба под полосатым тентом, где все еще работало летнее кафе.

– Бар здесь лучший в городе, – сказал Симон, останавливая машину и кивая на высокие стрельчатые окна первого этажа.

Катя вышла из машины. Этот краснокирпичный увесистый новодел, такой нерусский, такой немецкий, в самом сердце среднерусской Валдайской возвышенности с его терракотовыми горшками резко отличался от архитектурного стиля Двуреченска. Если только можно было назвать стилем то разношерстное скопище серых силикатных пятиэтажек, сталинских домов с осыпавшейся лепниной в виде венков из хлебных колосьев, сколотых серпом и молотом, старых купеческих особняков, деревянных бараков, блочных восьмиэтажек и «стекляшек» семидесятых. Замок-новодел был возведен словно в пику всему этому архитектурному хаосу, который мирно уживался в Двуреченске не один десяток лет. Он был построен как бы вопреки, без оглядки на глубоко укоренившиеся традиции.