Третья фиалка - Стивен Крейн

— Нет.

— Но я видел как у тебя дрожали пальцы, когда ты зажигал спичку.

— Врешь!

Холланденом вновь овладела задумчивость.

— К тому же он пользуется успехом у дам, — наконец сказал он. — Нередко бывает так, что женщина проникается симпатией к мужчине и охотится за его скальпом только потому, что знает другую, тоже бегающую за ним в надежде заполучить этот самый скальп.

— Да, однако…

— Помолчи! Ты конечно же хочешь сказать, что она совсем не такая, как другие, да?

— Не совсем, но…

— Не утруждай себя, я все понимаю.

Хокер немного помолчал и сказал:

— Мне пора.

Когда художник подошел к двери, Холланден крикнул:

— Вы только взгляните на него! Ни дать ни взять, утомленный паломник! — Его голос переполняло сострадание.

Хокер повернулся и запустил в облако дыма проклятие.

— Послушайте, а где сегодня мистер Хокер? — спросила младшая мисс Вустер. — Я думала, он придет поиграть с нами в теннис.

— Не знаю, будь он неладен! Я понятия не имею, почему он не явился! — сказал Холланден, глядя на залитую солнцем долину и вопросительно хмуря брови. — Даже не догадываюсь, куда, к дьяволу, он мог запропаститься.

Барышни Вустер тоже уставились на раскинувшийся перед ними золотисто-зеленый пейзаж.

— Он разве не говорил вам, что придет? — спросила она.

— Даже словом не обмолвился, — ответил Холланден. — Просто я вполне логично, как мне кажется, предположил, что утром он будет здесь. По-видимому, игру придется отложить до лучших времен.

Чуть погодя ему встретилась мисс Фэнхолл.

— Судя по виду, вы собрались немного прогуляться? — спросил он.

— Да, — ответила она, помахивая зонтиком от солнца. — Пойду встретить дилижанс. Вы не видели мистера Хокера?

— Нет, — ответил Холланден. — Утром он не приходил. Это зеленеющее поле вконец нарушило его душевный покой. Наверное, он опять там торчит и делает наброски. Все художники питают к своей работе поистине дьявольский интерес. Осмелюсь даже выдвинуть гипотезу, что он объявится, только когда закончит. Так куда вы, говорите, собрались?

— Встретить дилижанс.

— Ну что же, в течение ближайшего часа мне не придется играть в теннис, и если вы настаиваете, то…

— Конечно, конечно!

Они медленно двинулись вперед под сенью листвы.

— Вам не показалось, что этот Хокер — субъект весьма невоспитанный? — спросил Холланден.

— Нет, не показалось. — Немного помолчав, она добавила: — А почему вы спрашиваете?

— Видите ли, его настолько поглощает вся эта мазня, что все остальное в мире, боюсь, ему совершенно неинтересно. На мой взгляд, настоящие художники неспособны на глубокие человеческие чувства. Многие из них буквально помешаны на искусстве, и в их жизни попросту нет места для чего-то другого.

— Ложь! — воскликнула она.

— Вы мне не верите? — насмешливо спросил Холланден. — Ну что же, в таком случае, девушка, позвольте заверить вас, что практически все сказанное мной — чистая правда. Смотрите, есть Хокер, в определенном смысле самый лучший парень из когда-либо живших на земле, но при этом художник. А теперь посмотрите, как он обращается со своим несчастным сеттером!

— Зачем вы так говорите? Он же его любит! — заявила она.

— А я вам говорю, что нет! — вскричал Холланден.

— Слушайте, Холли, вы… В таком расположении духа вы поистине ужасны.

— Нет, вам просто хочется со мной поспорить. А что до расположения духа, то оно у меня вполне нормальное. Идем дальше. Простодушный пес питает к нему нежную преданность, от которой у любого человека на глаза наворачиваются слезы…

— Верно, — заметила она.

— В то время как сам он… холоден и безжалостен, как…

— Нет, Холли, нет. Вы ужасно к нему несправедливы!

— Неправда. Просто я выступаю с позиций наблюдателя, свободного от любых предрассудков. Точно так же Хокер ведет себя и с окружающими, — мрачно продолжил он. — Не разбираясь в подобных вопросах, вы ничего такого не видите, но я могу вас заверить: мои собственные наблюдения доказывают, что в душе творца нет места человеческим чувствам. Что же касается собаки…

— Я думала, вы его друг, Холли…

— Чей?

— Ну не собаки же! К тому же, говоря по правде, в вас есть что-то противоестественное. Вы с такой глупой страстью присматриваетесь к людям, что даже позабыли о таком понятии, как элементарная преданность друзьям. Всему виной, надо полагать, ваше звание писателя, объясняющее очень и очень многое. Некоторые ваши черты в высшей степени неприятны.

— Ну вот! — жалобно воскликнул Холланден. — Заметьте, я всего лишь затронул вопрос об отношении к собаке. Боже праведный, вот это поворот!

— Собака здесь ни при чем. Мы говорим не о ней, а о вашем отношении к друзьям.

— Ну что же, — глубокомысленно изрек он, — это лишь демонстрирует, что в женском мозгу не бывает обезличенных понятий. Обещаю вам всесторонне обсудить…

— Ах, Холли!

— Во всяком случае, вам не пристало подобным образом выставлять меня таким дураком.

— Я не хотела… я даже в мыслях ничего такого не имела, Холли.

— Да и я тоже не собирался говорить вам ни о собаке, ни обо всем остальном.

— Да? — повернулась она к нему и широко распахнула глаза.

— Да. Ни единого слова.

— Зачем же тогда сказали? — возмущенно спросила она.

— А затем, чтобы вас поддразнить, — безмятежно ответил Холланден, поднял глаза и рассеянно уставился на деревья.

— Поддразнить меня? — медленно переспросила она.

На этот раз в Холландене можно было признать человека, снедаемого жгучим желанием поднять воротник пальто.

— Полно вам обижаться… — нервно начал он.

— Джордж Холланден, — прозвучал у его плеча голос, — вы не только неприятны, но и безнадежно смешны. Я… я не хочу больше с вами разговаривать! Никогда, слышите? Никогда!

— Но послушайте, Грейс, не надо делать из этого… Смотрите, дилижанс!

— Нет там никакого дилижанса. Чтоб вы оказались на дне пучины морской, Джордж Холланден. Вместе… Вместе с мистером Хокером. Вот так!

— О боже! А все из-за какого-то чертова пса! — скорбно воскликнул Холланден. — Смотрите! Нет, правда, дилижанс! Видите? Видите?

— Нет там ничего, — сказала она.

К нему, похоже, постепенно вернулось присутствие духа.