Сибирская жуть-3 - Андрей Буровский

За счет чего передавалась возвышенная атмосфера, окружающая Познание? Что формировало это приподнятое настроение? Не знаю… Полутемный зал, где по стенам шли витрины с фауной Красноярского края? Старушки, дремавшие в креслах и мгновенно просыпавшиеся, стоило кому-то прикоснуться к витринному стеклу? Сами экспонаты? Само здание, построенное по проекту Леонида Александровича Чернышова? Не знаю… Не могу объяснить. Но ощущение — передавалось!

В краеведческом музее словно витала атмосфера служения наукам и искусствам, благодаря которой и сам музей вообще появился на свет божий.

Впрочем, зря я говорю в прошедшем времени… Просто я не люблю перемен, а ведь музей пришлось закрыть, и уже пятнадцать лет основное здание — на капитальном ремонте. Это правильно, потому что старое-престарое здание рисковало свалиться на головы сотрудников и посетителей. Это хорошо, что музей фактически расширили: перевели в новый корпус всю администрацию, всю научную деятельность, и одновременно — отреставрировали историческое здание, созданное по проекту Чернышова.

То есть здание предстало таким же, каким было задумано и каким его построили к концу 1920-х годов. Таким, каким оно было и тридцать, и сорок лет назад — в годы моего, уже не очень близкого детства. Тут возможны разные мнения, но, по-моему, это только хорошо. В нашем не очень старом городе, не отягощенном излишним количеством традиций, полезно иметь какие-то здания, какие-то учреждения, хранящие память о прошлом.

Музей играет весьма заметную роль в научной и культурной жизни города, а после ремонта сможет играть еще большую. Но и само здание музея, сам его дух — это память о целом периоде истории: и истории города, и истории страны, и о целой эпохе просвещения, которая началась в XVII веке в Европе и рухнула в прошлое в грохоте мировых войн, а в СССР, в России, задержалась до конца XX века. Я с нетерпением жду, будет ли витать в здании такой же удивительный запах старины и хранящихся древностей? Будет ли обитать в нем тот же дух последних лет петербургского периода истории? Ведь теперь в здании не только собирались умные и очень преданные науке люди, но и разливали водку пьяные слесаря…

Со зданием музея связано нескольких историй, и что характерно — весьма достоверных. Одна из них связана с именем Макса Моора, крупного норвежского ученого. Этот исследователь несколько раз приезжал в Красноярский край, разрабатывал программу создания биосферного заповедника на базе эстонского поселка Суэтук (с этим удивительным поселком мы еще будем иметь дело). Среди прочих вопросов его интересовали исследователи нашего края — как они-то оценивают перспективы земледелия в Сибири? Разумеется, прочитал он и книгу Фритьофа Нансена «Путешествие в страну будущего», в которой Нансен очень высоко оценивал возможности края.

Уже, казалось, пора собираться домой, и норвежец решил купить для отца валенки — такой очень сибирский подарок, привет из наших заснеженных мест. Он стал консультироваться у тех, кого знал. Например, у Виктора Петровича Астафьева, как большого специалиста по местной экзотике: где покупать самые замечательные валенки?! Виктор Петрович вроде бы с проблемой валенок готов был помочь, но вот свидание назначил в странном для валенок месте — в редакции альманаха «Енисей». Макс Моор с трудом связывал редакцию и валенки, а еще хуже связывал валенки и огромное количество коньяка, которое в него вливали и Астафьев, и прочие присутствующие лица, наверное, тоже писатели. На робкие вопросы про валенки раздавался многоголосый вопль насчет «Сейчас-сейчас!» — и тут же поднимался новый тост.

Тем временем зашел разговор и о Нансене… Тема эта Виктора Петровича заинтересовала необычайно:

— А вы знаете, что Нансен зимовал у нас, в одном сибирском селе?

— Слыхал… А какое это имеет значение?

— Как это «какое»?! Молодой мужик зимовал в селе! Там же наверняка живут его потомки!!

Тут появился некий чин, то ли армейский, то ли из более интересного учреждения, и что характерно — нес красиво завернутые в бумагу белые генеральские валенки. Под крики «Виват!», многократные лобызания и выпивания, под крики восторга военный исчез так же внезапно, как появился, а вконец пьяный Моор стал обладателем валенок.

Но как безобразно ни напился Моор, а своеобразное мышление Астафьева очень вдохновило его на поиски потомков Нансена. «И правда! Надо поискать концы!» — думал Моор, предвкушая самые удивительные открытия. Единственное место, где хранятся документы, относящиеся как раз ко времени работы Нансена в Сибири и к его легендарной зимовке, — это, конечно же, краеведческий музей. Не успев прийти в себя от процесса получения валенок, норвежец договорился о работе с этими документами и начал долгий, унылый труд.

Архивные документы, написанные разными почерками, очень часто вовсе не для того, чтобы их читали, всегда непросто разбирать. Да еще на разных языках! Моор трудился самоотверженно, благо семья осталась в Норвегии, делать ему, кроме работы, было особенно нечего, и он стал работать чуть ли не круглые сутки. Договорился о свободном доступе в архив даже в вечернее время и работал, сколько было сил, — сначала с утра; когда день засыпал ему песка под веки, отдыхал; под вечер, когда сотрудники покидали музей, снова садился за дело.

И в этот вечер, когда все стихло, норвежский профессор сидел над старинными документами, один в помещении музея. Вдруг кто-то потрогал его за плечо. Профессор досадливо стряхнул руку — вот же он, драгоценный документ! Вот он! Его тряхнули за плечо сильнее.

— Да кто это?!

Возмущенный ученый повернулся. Перед ним стоял пожилой человек со значительным, тяжелым лицом, с бородой и длинными волосами. Вроде бы профессор уже когда-то видел этого человека.

— Не лезьте в чужие дела, — явственно произнес пожилой человек по-норвежски. — Не ваше дело, у кого и где есть потомки. Не лезьте… Вам понятно?

Возмущению профессора окончательно не стало конца и предела. Сделав рукой отрицающий жест, мотнув головой, он подбирал слова, чтобы убить на месте нахала. А пришелец заговорил снова:

— Говорю вам, не лезьте, куда вас не просят. Не ваше дело, и никому дела быть не должно… Пока говорю по-хорошему: положите документы и уезжайте домой.

Опять профессору показалось, что где-то он видел этого человека. Профессор начал было вставать со стула, на котором продолжал сидеть, как его собеседник внезапно… растворился в воздухе. Тут только профессор сообразил, с кем беседовал и почему этот человек показался ему таким знакомым.

Позже ученый совершенно не стеснялся признаться, что покинул здание музея в сильной спешке, оставив документы живописно брошенными на столе, и больше никогда к ним и не думал возвращаться. Через два дня он уехал на родину и, к сожалению, не появлялся в Красноярске с тех пор уже несколько лет. Не думаю, что главную роль сыграл тут страх перед призраком Фритьофа Нансена. Тем более, что он не стал больше «лезть, куда его не просят», и категорически отказывается открывать, к каким выводам уже пришел.

Думаю, не приезжает он больше из-за страшной занятости, основной причине всех достигших чего-то людей; ну и еще надоела до смерти одна местная чиновница, порывавшаяся непременно влезть и в доверие, и в постель к иностранному гостю. Но, может быть, и призрак сыграл роль.