Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел вмоей дружбе?.. — сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. — Нет, оннашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? — продолжал он. — Онпризвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн —прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд — развратник и интриган,Винцингероде — беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чемдругие, но все-таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году икоторый бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания…Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, — продолжалНаполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающимисоображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии былоодно и то же), — но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира.Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первымдвижениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает,Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, незнает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион — военный человек. Онглуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играетваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на негосваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre al`armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии толькотогда, когда он полководец, ] — сказал он, очевидно, посылая эти слова прямокак вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр бытьполководцем.

— Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защититьВильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армияропщет…

— Напротив, ваше величество, — сказал Балашев, едвауспевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этимфейерверком слов, — войска горят желанием…

— Я все знаю, — перебил его Наполеон, — я все знаю, и знаючисло ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысячвойска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, — сказал Наполеон,забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, — даю вам maparole d`honneur que j`ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de laVistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сюсторону Вислы. ] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это,замирившись с вами. Шведы — их предопределение быть управляемыми сумасшедшимикоролями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого —Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучишведом, может заключать союзы с Россией. — Наполеон злобно усмехнулся и опятьподнес к носу табакерку.

На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел чтовозразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что-то,но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать,что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул,чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, вкотором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себедоказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол,боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, какчеловек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором,очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперьНаполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их.Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, истарался избегать его взгляда.

— Да что мне эти ваши союзники? — говорил Наполеон. — У менясоюзники — это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будетдвести тысяч.

И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, онсказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе поземолча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицуБалашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричалпочти:

— Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня,знайте, что я сотру ее с карты Европы, — сказал он с бледным, искаженным злобойлицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. — Да, язаброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которуюЕвропа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вамибудет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, — сказал он и молча прошелнесколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил вжилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу иостановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глазаБалашеву и сказал тихим голосом: — Et cependant quel beau regne aurait pu avoirvotre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь вашгосударь!]

Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что состороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал,продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашевсказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительнокивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы самив это не верите, вы убеждены мною».

В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку,понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась;почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другойподал носовой платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.

— Уверьте от моего имени императора Александра, — сказал оц,взяв шляпу, — что я ему предан по-прежнему: я знаю его совершенно и весьмавысоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vousrecevrez ma lettre a l`Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получитемое письмо к государю. ] — И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной всебросилось вперед и вниз по лестнице.

После всего того, что сказал ему Наполеон, после этихвзрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:

«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre»,Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, нопостарается не видать его — оскорбленного посла и, главное, свидетеля егонепристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил вэтот день приглашение к столу императора.