Люда Влассовская - Лидия Чарская

— Нехорошо-с!

— Почему? — помимо моего желания вырвалось у меня.

— Нехорошо-с… Так можно только молитвы читать-с, а стихи не годится… Проще надо, естественнее.

— А monsieur Чуловский очень хвалил! — послышался с последней скамейки голос Бельской.

— Taisez vous![8]— зашикала на нее тревожно вскочившая со своего стула Арно.

— Monsieur Чуловский имеет свою методу… — заикаясь от смущения и мучительно краснея, произнес Терпимов, — я имею свою.

— Влассовская — наша первая ученица… — как бы желая поднять мой авторитет, крикнула Дергунова.

— И профессора могут ошибаться, а не только первые ученицы, — вызывая нечто вроде улыбки на своем длинном лице, произнес учитель.

— Ах, противный, — звонким шепотом заявила Иванова, — да как он смеет против Чуловского говорить! Да мы его «потопим»! Это он из зависти, mesdam'очки, непременно из зависти!

Чуловский был нашим общим кумиром. Молодой, красивый, остроумный, он обращался с нами не как с детьми, а как со взрослыми барышнями, и мы гордились этим его отношением к нам. Едва заметным осуждением Чуловского Дон-Кихот сразу вооружил против себя восторженных девочек.

Его тут же решили «топить», то есть изводить всеми силами, как только могли и умели изводить опытные на эти выдумки институтки…

Мне самой было очень неприятно, что Терпимов забраковал мое чтение любимой «Малороссии». Недовольная вернулась я на мое место.

— Не горюй, Галочка, он, ей-Богу же, ровно ничего не понимает. И откуда только выкопали нам этакую кикимору, — тихонько утешала меня Маруся, у которой едва успели обсохнуть после «истории» слезы на глазах.

— Я… ни… чего, что ты! — ответила я, между тем как в душе подымалась злость против нового учителя.

Прослушав двух-трех девочек, Терпимов заговорил о Державине. Начал он смущенно и робко, поминутно заикаясь на словах, но по мере того как он говорил, голос его крепнул с каждой минутой, речь делалась образнее и красивее, и он незаметно овладел нашим вниманием… Говорил он доступно, просто и понятно, умея заинтересовать девочек, приводя примеры на каждом шагу, прочитывая отрывки стихотворений все с тою же удивительной простотой.

— Ай да Дон-Кихот, отлично справляется, — прошептала Дергунова, внимательно, против своего обыкновения, слушавшая речь учителя.

— Ничего нет хорошего! — протянула Краснушка сердито. — Люда дивно прочла «Малороссию», а он «нехорошо-с»! Еще смеет Чуловского критиковать, кикимора этакая! Интересно знать, кто его обожать возьмется.

— Придется «разыграть», душки, — проговорила шепотом Мушка, — добровольно, наверное, уж никто не согласится.

— Ну и разыграем в перемену… Ах, уж кончал бы поскорее… А наши-то дурочки уши развесили… Как не стыдно: променяли Чуловского на кикимору! Бессовестные! — горячилась Маруся.

Звонок внезапно прервал речь Терпимова, он разом как-то осекся, все воодушевление его мигом пропало. Суетливо расписавшись в классном журнале, он мешковато поклонился нам и вышел из класса.

Тотчас же после урока Терпимова разыграли в лотерею.

Дело в том, что каждого учителя у институток было принято «обожать». Это обожание выражалось очень оригинально. Вензель «обожаемого» вырезывался на крышке пюпитра, или выцарапывался булавкой на руке, или писался на окнах, дверях, на ночных столиках. «Обожательница» покупала хорошенькую вставочку для его урока, делала собственноручно essuie-plume[9]с каким-нибудь цветком и обертывала мелок кусочком розового клякспапира, завязывая его бантом из широкой ленты. Когда в институте бывали литературно-музыкальные вечера, обожательница подносила обожаемому учителю программу вечера на изящном листе бумаги самых нежных цветов. В Светлую Христову заутреню ею же подавалась восковая свеча в изящной подстановке и также с неизменным бантом. Иногда несколько человек зараз обожали одного учителя. В таких случаях они разделялись по дням и каждая имела свой день в неделю, как бы дежурство: в этот день она должна была заботиться о своем кумире. Бывало и так, что никто не хотел обожать какого-нибудь уж слишком неинтересного или слишком злого учителя, — тогда его разыгрывали в лотерею и получившая билетик с злополучным именем должна была поневоле принять учителя на свое попечение и стать его ревностной поклонницей. Учителя знали, разумеется, об этой моде институток и от души смеялись над нею. Так, Вацель, получая неудовлетворительные ответы от обожавшей его одно время Бельской, говорил с печальным комизмом в голосе:

— Эх вы, синьорина прекрасная! И когда только вы свои уши в руки возьмете да слушать меня на уроках будете, а еще обожаете! Хороша, нечего сказать!

— И вовсе я вас теперь больше не обожаю, — «отрезывала» Бельская, — вы все путаете, Григорий Григорьевич, сколько раз я вам говорила: не я… а Хованская… Я ей передала вас с тех пор, как вы мне нуль поставили.

— Ах, извините, пожалуйста! — комически раскланивался Вацель. — Так, значит, уж передали? Ловко же вы мною распоряжаетесь, девицы!

Терпимова разыгрывали нехотя… Он не понравился сразу, и его решили «топить».

— Кто вытащил Дон-Кихота? — кричала, надсаживаясь, Дергунова, взобравшаяся на кафедру с большой коробкой от конфет, откуда мы взяли все по лотерейному билетику.

— Mesdam'очки, я! Ни за что не хочу! Увольте! — выскочила из толпы хорошенькая Лер. — Увольте, mesdam'очки, ни за что не хочу обожать Дон-Кихота… К тому же я не свободна! У меня уже есть батюшка и Троцкий.

— Батюшка не в счет: батюшку весь класс обожает, — возразила Кира, — а за Троцким уже десять человек числится… не стоит — возьми Терпимова!

— Ни за что! Ни за что!

И хорошенькая Валя зажала уши и «вынырнула» из толпы окружавших ее девочек.

— Mesdam'очки! Я буду обожать monsieur Терпимова, — послышался за нами тонкий, почти детский голосок, и маленькая бледная блондинка лет тринадцати на вид (на самом деле ей было все семнадцать) выступила вперед.

По-настоящему эту блондинку звали Лида Маркова, но прозвище ей дали Крошка. Она была одною из лучших учениц класса, «парфетка» по поведению, очень миловидная, со светлыми как лен волосами, с прозрачным личиком, напоминающим лики ангелов, и с манерами лукавой кошечки.

— Вот и отлично! — обрадовалась Дергунова. — Душки! Все уступают Лиде Дон-Кихота?

— Все, все уступают! — зазвенели веселые голоса отовсюду. — Бери его, пожалуйста, Маркова.

Таким образом, участь Терпимова была решена.

— Это она неспроста, — говорила мне в тот же день за обедом Маруся, — уверяю тебя, неспроста, Галочка… Она хочет в пику тебе понравиться Дон-Кихоту своею декламациею и быть первою у него по русскому языку.