Унесенные за горизонт - Раиса Кузнецова

― Как у вас уютно! ― непритворно восхитился он.

Этот комплимент доставил мне радость. Я любила эту первую свою комнатку и приложила немало сил для ее обустройства. В те годы трудно было что-либо достать, а мое жилище украшали огромное резное трюмо, два кожаных старинных кресла, отличный письменный стол и кушетка. Куст великолепных хризантем в большой китайской вазе эффектно выделялся на фоне красного ковра. Я с обидой вспомнила, что Василий никогда не восхищался моей обстановкой, а наоборот, заявлял, что она «мещанская» и что все эти житейские мелочи недостойны внимания «настоящего» человека. Я сказала Игорю, что все это удалось купить на аукционах при распродажах описанного за неуплату налогов имущества, и созналась, что порой бывает от этого неприятно, однако других способов приобрести вещи у меня не было.

Новенький чайник вскипел быстро. В шкафчике нашлись и печенье, и варенье; засохший кусок хлеба тоже пригодился. Мы сели за стол, покрытый цветной скатертью, и стали пить чай из тонких фарфоровых чашечек.

Игорь рассказал содержание заграничного фильма, несколько сплетен из жизни киноактеров и киноактрис, и все казалось мне таким интересным, что я ни капли уже не сомневалась, что в мире кино он «человек свой».

― Вы поссорились с женихом из-за меня? ― вдруг спросил он.

― Вовсе нет. Просто мы слишком разные, и было бы безумием связывать наши судьбы. Я это поняла давно. А приехала, чтобы поставить точки над «и».

― Поставили? ― он внимательно посмотрел на меня. ― А Василий, по-моему, нет.

― Для меня это уже неважно.

― А книги-то у вас подобраны ― со вкусом! ― вдруг сказал Игорь.

На последний поезд в Москву он опоздал. Предложил поболтать до утра. Но сил у меня уже не было, а завтра ― рабочий день.

Дала подушку, одеяло и, спустившись вниз, постелила в зале судебных заседаний.

― Сидеть в таких залах приходилось, а вот лежать ― нет! ― пошутил он.

― Надеюсь, сидели не на скамье подсудимых?

― Упаси боже! Только в качестве зрителя, даже в свидетелях никогда не проходил!

Я разбудила его до прихода уборщицы, и он, полусонный, уехал, взяв с меня обещание когда-нибудь снова напоить его чаем. И с той поры зачастил.

Приезжал поздно, усталый, говорил, что после съемок, и всегда целовал мне руки. Я стала «готовиться» к его визитам, кормила не как в первый раз, а покупала и сыр, и масло, и колбасу. И ― уже по традиции ― он ночевал в зале судебных заседаний. Уезжал рано, незаметно, только Нюра-уборщица знала о ночном госте.

Что скрывать, мне льстило, что мой друг ― сын известного московского профессора, красавец, инженер двадцати семи лет, который, к тому же, снимается в кино.

Прошло не больше месяца со дня нашего знакомства, как Игорь предложил мне «руку и сердце».

Я сделала вид, что удивилась, и сказала все, что положено говорить в таких случаях советским девушкам: что ценю его дружбу и ни о какой любви не думала; а если у него и в самом деле есть подобные чувства, то их следует проверить временем.

― Как ты не понимаешь! Я влюбился в тебя с первой минуты! ― закричал он. ― И все это время проверял себя и понял, что больше так не могу! Я хочу, чтоб ты принадлежала мне вся! Вся!

Но я продолжала упорствовать:

― Ты мне дорог как друг, и не больше!

― Тогда... ― его полные губы задрожали, ― тогда мы видимся в последний раз. Прости, но сдерживать свою любовь у меня не хватает сил, а обидеть тебя ― не могу.

― Что ж, ― сказала я как можно равнодушней, ― уходи.

И он ушел. И это меня и удивило, и озадачило. А может, и правда, ему нужно было только «это»? А если он любит меня, разве ему так трудно потерпеть? Ради нашей дружбы?

Вечерами в пустом двухэтажном здании появлялись шорохи, стуки; иногда потрескивала деревянная лестница, и всякий раз я замирала ― шаги? Его шаги? Я злилась на себя, что оттолкнула, обидела, что не уговорила сохранить такие хорошие наши отношения, и вот ― потеряла и друга, и собеседника; и презирала себя за то, что не умею быть одна, что так зависима от «общения» ― назвать свою тягу к Игорю чем-то иным, похоже, мне не приходило в голову. И как наяву видела: вот он врывается в мою комнату, пропахший снегом и ветром, и, не раздеваясь, целует, как всегда, мои руки...

Но его не было, не было!... Хотела броситься в Москву, но оказалось ― не знаю адреса! Не знаю, где он живет!

Я скучала отчаянно...

В тот день судили кассира крупного треста. Много лет он честно служил на своем посту. Через его руки прошли миллионы наличных денег: он выдавал зарплату, авансы, командировочные. И вдруг, получив в банке кругленькую сумму, исчез. Его арестовали в Курске, в ресторане, где он «кутил» и устроил драку.

― Как же это случилось? ― задал ему вопрос судья. ― Честно, почти тридцать лет вы работали и вдруг за пять дней кутежа потеряли и доброе имя, и свободу!

Обвиняемый в ответ заплакал.

Судья зачитал приговор ― пять лет лишения свободы. Подсудимый, не скрывая радости, широко улыбнулся. Это не прошло мимо судьи. Когда он был чем-то возмущен, его латышский акцент становился заметнее.

― Чему вы улыбаетесь? ― строго спросил он. ― Каждый день гулянки вам обошелся годом тюрьмы!

Осужденный выпрямился и сделался как будто выше ростом.

― За тридцать лет честной работы у меня не было ни одного праздника, гражданин судья. А эти пять дней я буду помнить всю жизнь! ― нагло и весело сказал он.

― Жаль, не знал вашей арифметики раньше, ― зарычал судья, ― а то, не правда ли, товарищи народные заседатели, мы бы сделали эти «праздники» более дорогими!

Заседатели согласно закивали[8].

Вечером я оформляла протокол. А потом хлопнула дверь, загрохотали по лестнице тяжелые шаги, и тотчас затопила волна счастья. Игорь, швырнув пальто на пол, крепко обнял меня и, усадив на кушетку, опустившись на колени, стал целовать мои перепачканные чернилами пальцы.

― Ну, зачем, зачем ты меня оттолкнула? Столько времени мы потеряли! Столько мрачных и скучных дней! Скажи, ты ждала меня?

― Да, ― призналась я, ― мне было пусто и одиноко.

― Дорогая, ― он поднялся и прижал меня к себе, ― ведь это и есть любовь! Я приехал, не выдержал... ты выйдешь за меня замуж? Выйдешь?