Лучший полицейский детектив - Вадим Молодых

нас чувство юмора не пострадало… В смысле, у вас, — врач вполне приветливо улыбнулся. — Значит не так плохи наши дела… То есть, ваши! Ха-ха. Итак, что мы имеем…

— Я, доктор?

— Нет, теперь как раз все мы! Как вы себя чувствуете?

Дальше уже почувствовавший усталость — очевидно от наркоза — Антон отвечал только мимикой и кивками. Ему стало неловко. Он не только вспомнил, но теперь и осознал случившееся. Как всякий нормальный мужчина, он стеснялся быть потерпевшим…

Слово-то какое — потерпевший! Терпила!!! Нет, при всём психологическом отторжении фени нормальными людьми, есть в ней удивительные образцы точности ассоциаций в замене обычных слов на жаргонные. Формулировка порой доведена до предельного ощущения уважения или пренебрежения. Вчитайтесь!

«Терпила» — чистое существительное в своей законченности на базе того же корня, что и «потерпевший» со всеми признаками прилагательного. Род существительного неопределим без конкретного персонажа. Но отличительный признак у «терпилы» в именительном падеже сугубо женский — «а» в конце. То есть получается, что терпилой может оказаться мужчина, только при отсутствии мужественности? Есть чего стесняться… Пугаться даже! Конечно, есть и обратные образцы такого сочетания — само слово «мужчина», например. Но здесь всегда важны контекст и сила привычки. Мужчина ведь тоже мужчинкой бывает. Терпиле же такой суффикс без надобности — итак всё ясно: слабак!

Антон вдобавок ещё и из «органов»… Силовых! То есть, рассуждая концептуально, это он со своими полномочиями должен всякого рода негодяев и злодеев мужественности лишать. Это они при встрече с ним должны терпеть! Но где те, вчерашние, сейчас? И где он!

Впрочем, быстро разобравшись в переживаниях самокритичного свойства, Антон понял, что в душе у него нет безусловного чувства проигрыша. Разбежались-то они! Значит вполне допустима мысль, что сидят они сейчас где-то в норе — в норке! — и боятся. Страх свой терпят! И ещё неизвестно, что хуже — быть официальным потерпевшим или тайным терпилой.

— Вижу мысль в глазах, — с наигранным, впрочем, довольно умело наигранным, оптимизмом продолжал, между тем, врач. — Значит мозги работают… Пытаются, по крайней мере! Это хороший признак, любезнейший. Стало быть, сотрясение мозга у вас не такое серьёзное, как показалось вначале…

Он сидел и с напряжённым лицом читал первоначальные диагнозы. Малой молчал с термометром подмышкой.

— Ну, а что вы хотели? — снова заговорил доктор, обращаясь то ли к Антону персонально, то ли ко всем, кто его слышал, но скорее, самого себя убеждая. — Бледный. Глаза закатываются. Весь в крови. Буровит что-то, как в бреду: то ли спасаться просит, то ли на фронт просится. Спутница в истерике. Катастрофа, одним словом! Впечатления и эмоции — соответствующие… Медики — тоже люди… Всего лишь люди…

Разговорчивый доктор закончил читать и бубнить, посмотрел на Малого:

— Ну-ка…

Уверенно и бережно взял руками его голову, осторожно приподнимая веки своими большими пальцами, посмотрел в глаза, потом отпустил.

— Покрутите головой влево-вправо… Повращайте глазами… Голова не кружится? Нет? Точно?!

Удовлетворённо откинулся на спинку стула:

— Ну! Всё нормально с вашим мозгом, молодой человек. Если даже и встряхнулся, то совсем немного. Чуть-чуть. — Доктор даже подмигнул шутливо. — Ну, заплелись извилины чуток… Так это и от тяжких дум бывает… И довольно часто!

— Это если сами извилины есть!

Антон вставил фразу так неожиданно, что врач переспросил:

— Что, простите?

— Я говорю, если мозги как таковые есть.

Доктор мгновенно словно бы не погрузился, а нырнул в раздумье. Он посмотрел на Антона снова очень внимательно, но теперь уже явно не медицинским взглядом:

— Вы правы, молодой человек… Вы даже не представляете, как вы правы… Сотрясение мозга может быть только при наличии самого мозга. А между тем, этот диагноз ставится несправедливо часто… Неоправданно часто!

И он снова взглянул на Антона и опять новым взглядом, ясно выражавшим сомнение в отношении самого этого пациента — привычное уже сомнение ко многим таким же, но снова яркое во всяком случае. Однако он тут будто встряхнулся и сбросил задумчивость.

— А что же нога? Показывайте…

Антон откинул одеяло и сам словно бы увидел свою ногу впервые — повязка повыше колена стала сразу же тугой по ощущениям.

— Хотели вам лангету наложить… — оценивающе, как эстет, рассматривая пострадавшую ногу, произнёс врач.

— Что наложить?

— Лангету… Этот гипс, молодой человек, служит для фиксации суставов и называется «лангета», — с улыбкой сказал обаятельный хирург.

— Как в ресторане, — без улыбки пробурчал всё ещё не очухавшийся от наркоза Антон Малой.

— Да, похоже. У нас ведь тоже мясные дела… У вас, правда, и сухожильные малость. Поэтому не ресторан, а больничная травматология. Полежите у нас пару неделек, Антон, срастётся там. Заодно и головка бо-бо перестанет. Голова-то болит? Впрочем… Сейчас-то еще нет, наверное? Наркоз был глубокий. Ну да ладно… Больные ждут… А некоторые, заметьте, ждать не могут и не должны. После договорим. Отдыхайте пока.

Доктор и не пытался скрывать, что его заинтересовал Малой. Он даже подмигнул ему при всех, вставая со стула — не прощаемся, дескать, скоро увидимся.

Глава 6

Наркоз ещё не совсем отпустил, и Антон снова уснул.

Когда опять открыл глаза, то увидел сидящую возле его кровати и тихо плачущую мать.

— Мам, ты чего? — механически задал дежурный в любой семье вопрос.

Теперь она захныкала в голос и стала рукой нежно гладить разбитое лицо сына.

— Как же так, сынок? За что ж они тебя? — тихо голосила обычные в такой ситуации вопросы. — Да как же так? Что ж теперь будет-то?

— Да ничего не будет, мам, перестань…

— Как же не будет? А нога-то… вон… забинтована!

— Так больница же! Вот и бинтуют — работа такая…

Антон играл в веселый оптимизм. Подействовало.

— А я тебе, сынок, тут фруктов, конфет, сока принесла. Кормят-то хорошо? Может чего посерьёзнее надо? Принести-то чего?

Антон уже не дежурно, а искренне улыбнулся.

— Меня еще не кормили, мам. Я только проснулся…Ты мне мою зарядку для телефона принеси…

— Так я принесла, сынок…

— Отлично! — Антон сразу же по-деловому начал хлопотать со связью. — А кстати! Ты как узнала-то?

— Так из отдела дежурный позвонил…

И снова, вспомнив свой ужас от услышанного тогда по телефону, мать начала плакать. Не громко рыдать, переполненная неизбывным страхом и болью за сына, а тихонько хныкать в платочек. Антон даже отвернулся, чтобы не видеть жалкого лица плачущей матери, хлюпающей и сопящей тихо и смиренно — привычно! Это становилось невыносимо. Не от жалости к ней — от её «жалкости».

Он стыдился. Отгонял эти мысли, но они упорно