Обратный отсчет - Пол А. Тот

– Сука, а отец – тупоголовый поганый подзаборный пес, который вынюхивает дерьмо, поджав хвост. И не уговаривай меня угомониться, пока я тебя не прибила.

В тот день в основном было написано Евангелие от Рози – карандашом, чтобы кое-что в случае необходимости можно было б стереть. Не потому ли я сейчас забыл ее на минуту и с большим удовольствием вспомнил почти не обросшие мясом косточки Мэри Уиткомб?

Показался Сан-Диего. Он почему-то подействовал мне на нервы даже сильнее, чем скалы вдоль берега. Слишком уж аккуратный и чистый, особенно пригороды с настолько одинаковыми отдельными и многоквартирными домами, что соседи наверняка по ошибке входят в чужую дверь: «Что у нас на обед? Ух, извините, снова не туда попал…»

Мэри обычно предпочитала селиться на первом этаже. Согласно телефонному справочнику, там и теперь жила. Я припомнил дорогу к тому самому дому, одному из двух, где я жил в Сан-Диего, считая дом отдыха. Квартал назывался каким-то там «парком», где шестикратно повторявшиеся здания с тоской и скукой смотрели друг на друга.

Когда я сворачивал на стоянку, намеченные действия представились импульсивными и чудовищными, опасным началом чего-то неведомого. В крови кипел адреналин, горячил, оживлял, я обливался паническим потом. Всегда старался избегать подобного состояния. Если дело доходило до выбора между дракой и бегством, то пускался в бегство – боксер с проворными ногами и без кулаков.

Теперь совсем другой случай. Хочется перемен. Не знаю почему – может быть, потому, что щеки постоянно немеют от оплеух, спина разламывается от тяжеленной туши Рози, нутро чует, к чему идет совместная жизнь. Конец нашему браку? Сказать невозможно. Но в бродяжничестве я усвоил одно: разрыву очень часто предшествует непонятная грусть и печаль, как будто я заранее по кому-то тоскую, сомневаясь в собственном решении даже до того, как принял его.

Я захлопнул дверцу машины, зашагал, как новобранец к полю боя. Окна спальни выходили на стоянку, видимо, для того, чтобы отбить охоту у незваных гостей влезать в квартиру на первом этаже на глазах у проезжающих.

В открытом окне раздувались на ветру занавески. Мэри похрапывала. Был полдень.

– Мэри, – шепнул я в окно. – Мэри!..

– А? М-м-м…

– Это я, Джонатан.

– Кто?

– Проснись!

– Черт возьми, сколько времени?

– Впусти меня.

– Зачем?

Занавески раздвинулись. Показалась голова с короткой стрижкой 20-х годов. Теперь она стала блондинкой. Совсем другая женщина по сравнению с прежней, замаскированной старой прической – суровее, холоднее, сплошная смола без ментола. Не обрадовалась. Моя поездка подошла к концу. Ничего удивительного.

– Чего ты тут делаешь, раздолбай?

У меня за спиной что-то звякнуло. Оглянувшись, я увидел пояс с инструментами, поднял голову.

Полузнакомый техник-смотритель тоже не сильно радовался.

– В чем дело?

– Ни в чем, – ответила Мэри. – Все в порядке, Деннис.

Минуту он пристально меня разглядывал, а потом удалился. Узнал?

– Откуда ты знаешь, что я одна? – спросила она. – Ладно, задница, заходи, объясни, зачем прибыл, и сразу же убирайся.

Я пошел к двери, дождался писка домофона. Как ни странно, вспомнил писк, который произвел на меня более сильное впечатление, чем я сам на Денниса Грозного. Он всегда приходил к нам в квартиру, гордо демонстрируя связки железок, будто носил пояс чемпиона мира по вольной борьбе.

– Мэри дома? – спрашивал он.

– Кондиционер накрылся. Мэри нет.

– М-м-м. Наверно, на работе. Трудится, как весь простой рабочий народ.

– Я сполна заплатил свой общественный долг на заводе.

На этот раз она не отперла дверь, не распахнула передо мной, как при первых визитах много лет назад. Вместо того долго демонстративно гремела цепочкой и крутила ручку, словно за дверью стояли десять Мэри, и каждая одной рукой цеплялась за створку. Может быть, превратилась теперь в чернокожую Кали[10]с четырьмя руками, в злобную мстительную кровопийцу?

– Это не кино, – шепнул я самому себе.

Дверь открылась, и я не увидел ни ненавистной картины, ни кучи плюшевых зверушек. Все изменилось значительно больше, чем прическа Мэри. На стене висел календарь, на кровати лежали блокноты, планшетки, в углу сложены папки, рядом с монитором компьютера – книги о черепахах.

Взглянув на нее поближе, я понял, в каком пребывал заблуждении. Без небрежно и мудро распущенных длинных волос передо мной предстало ее истинное лицо. Если Мэри когда-то была кисло-сладкой, то стала теперь просто кислой; прошлое было туго стянуто на затылке в пучок и практически ампутировано из черепной коробки. В тот момент на ней как-то смущенно висел абсолютно бесполый махровый халат размороженного розового цвета. В полуоткрытом платяном шкафу виднелись висевшие в ряд деловые костюмы. Рядом с музыкальным центром, единственным запомнившимся мне предметом, лежал не устаревший диск с панк-роком, а запись голосов природы с изображением морского берега на обложке.

– Что? – спросила она.

– Смотрю, ты навела порядок в доме.

– От тебя воняет. Живешь на колесах? Душ негде принять? Это мой офис. Я секретарь. Исполнительный секретарь.

– На здоровье, – кивнул я. – А вот это что такое? – И предъявил конверт.

Когда она за ним потянулась, думал, что разорвет письмо в клочья, рассыплет по ковру вещественное доказательство. И ошибся. Она прочитала листок и вернула обратно.

– У меня нет пишущей машинки.

– Могла у кого-нибудь одолжить.

– У кого – у Хемингуэя? Его мог кто угодно прислать. Я тебе не писала.

Мэри ждала ответной реплики. Я не знал, что сказать.

– Неужели ты думаешь, – рассмеялась она, – будто я с ума схожу по тебе и повсюду слежу, постоянно преследую? Фактически, знаешь, ты прав. Я страшно по тебе скучала столько лет. Слава богу, ты вернулся домой, Билл Бейли. Разбитые яйца… Ты меня разыгрываешь? Знаешь, что я думаю? По-моему, ты это сам написал. Кто еще, кроме тебя, печатает на машинке?

– Ну а кто его прислал? Может, думаешь, я надел форму почтальона и сам его себе доставил? Поэтому сядь, давай вместе подумаем.

Кроме кровати, в комнате стоял лишь компьютерный стол и два директорских стула. Виднелась крошечная дальняя комнатка, по всему судя, спальня, где Мэри раньше держала самых драгоценных плюшевых зверушек. Теперь, наверно, повзрослела и бросила своих друзей. Интересно, что или кто появился взамен.

– Ты очень изменилась.