Возмездие - Элизабет Нуребэк
Шрифт:
Интервал:
Минуты тянулись невыносимо долго. Помню, как я смотрела на часы в комнате свиданий. То садилась на стул, то вставала и начинала ходить кругами. Красный диван, ковер на полу, стол с двумя стульями, маленький туалет. Плакаты на стенах и лампа для уюта на окне. На стуле возле дивана — стопка бумажных простыней и пластиковая банка с презервативами.
— Алекс пожалел, что приехал, едва переступив порог, — говорю я Адриане.
— Он сам это сказал?
— Нет, но он пришел в шок, когда увидел меня. Когда увидел, как я выгляжу, какой стала. И в чем его обвинить, в тюремной одежде любая бы выглядела не очень, — я усмехаюсь. — Я оказалась не той женщиной, в которую он влюбился. А увидь он меня сейчас, даже не узнал бы. И я бы его поняла. Сама себя не узнаю.
Алекс был так великолепен в своих прекрасно сидящих джинсах и черной футболке под серым джемпером. Волосы у него отросли и завивались за ушами, на лице был загар, как будто он только что побывал за границей. Мы сидели за столом и разговаривали, а потом перешли на диван.
Плакала ли я до того, как он пришел? Думаю, что да. Плакала ли я у него на глазах? Не помню. Может быть, его испугали мои слезы, так что он выставил перед собой щит, не давая мне подойти близко.
О чем мы говорили? Он спрашивал из чувства долга о повседневной жизни в тюрьме? И что я отвечала? Что все дни выглядят одинаково и что работа на фабрике превращает меня в бездушного робота?
Видишь ли, я сортирую винты. Цель в том, чтобы научить меня сотрудничать.
Личный досмотр и обыск камер, когда они без предупреждения вторгались в наше личное пространство, вваливались с собаками, переворачивая вверх дном все и вся, ища наркотики и запрещенные предметы. Интересно ли было бы ему все это узнать? Стоило ли рассказать об обязательных анализах мочи на глазах у охранников? Что нижнее белье, которое сейчас на мне и которое я получила из стирки в понедельник, на прошлой неделе носила другая женщина?
В моей жизни в Бископсберге не было ничего, имеющего отношение к той реальности, в которой жил Алекс. Все это было для него так далеко. Наша совместная жизнь происходила в другом мире, на другой планете.
Его визит, ради которого я жила долгие месяцы, превратился в событие, которого мне хотелось бы избежать. Получился натянутый разговор между двумя людьми, насильно разлученными, ставшими друг для друга чужими.
— Лучше бы мы вообще больше не встречались.
— Так он не поверил в то, что ты невиновна? — спрашивает Адриана.
— Я ничего ему об этом не сказала, — отвечаю я. — Все равно это не имело никакого смысла. Перед тем, как уйти, он удостоверился, что я поняла: между нами все кончено. Как будто я не догадалась об этом, едва увидев его. Мог бы написать об этом в письме, мне не пришлось бы так унижаться. На самом деле у него не было никаких причин ехать сюда.
Я не планировала рассказывать все так откровенно. Вероятно, прямой вопрос Адрианы вывел меня из равновесия, заставив вспомнить то, о чем я много лет предпочитала не думать. Или же все дело в этих кошмарных снах. Наверное, такое происходит с людьми, пережившими момент, близкий к смерти.
Я вспомнила жизнь, которую вела, те решения, которые принимала, все, что имела и потеряла. Тех, кого любила и по кому тосковала. Тех, кого больше нет. Что из всего этого осталось?
Когда начнешь размышлять, остановиться уже невозможно. Если мысли добрались до тебя, они размножаются в страшных количествах. Они переполняют, разъедая изнутри, и вскоре от тебя остается лишь тонкая оболочка.
В первые годы я только и делала, что размышляла о том, как несправедливо жизнь обошлась со мной. Они украли у меня личность, сделали меня тем, кем я никогда не была. Теперь я Линда Андерссон, Солнечная девочка, перерезавшая горло собственному мужу. Монстр, раз за разом вонзавший нож в его тело, чтобы потом улечься спать тут же, в луже его крови.
Меня осудили, хотя во мне жило убеждение, что я невиновна. Я была уверена, что в ту ночь в комнате был кто-то еще. В темноте я ничего не могла разглядеть, но остро ощущала присутствие еще одного человека. А проснувшись, ничего не помнила — не понимала, почему вся в крови. У меня не было никакого объяснения, однако я знала. Каждая клеточка моего существа знала. Но со временем это знание стало моим врагом. Ясный голос убежденности уже не утешал, с годами он превратился в злобное существо, с которым никто не может долго сосуществовать. Я решила сдаться, чтобы избавиться от тьмы, грозившей поглотить мою душу. Решила стать такой, какой, как они говорили, я была.
Да, это сделала я. Я убила Симона.
Нет, я не осуждена невинно. Я убийца.
Мысли крутятся в голове. Я хочу отогнать их, но это не так просто. После нападения Анны изменился не только мой внешний вид, оно оставило более глубокие следы. Я пока не вижу, какие, но чувствую, что они есть.
Когда Адриана заснула в своей кровати, я вспомнила, как мы с Микаэлой болели гриппом. Мы лежали в маминой и папиной постели, и нам разрешили есть сколько угодно мороженого. Я скоро начала поправляться, а вот Микаэла по-прежнему была горячая, как раскаленная печь, и хотела только спать. Сколько бы я ни убеждала ее проснуться и поиграть со мной, это не удавалось. Она лежала, повернувшись ко мне спиной, свернувшись комочком, маленькая, с черными взлохмаченными волосами, разметанными по подушке.
Я скучаю по ней, хотя она и не хочет знать меня. Кровные узы ничего не значат, когда близкий человек закрывает дверь перед носом. Я оказалась больной частью своей семьи, злокачественной опухолью, которую следовало отрезать. Это не то чтобы правильно или неправильно — просто факт. А с папой я утратила связь давным-давно.
Только после визита Алекса я поняла, что означает мое пожизненное заключение. Те, кого я любила, осудили меня еще строже. Для них я уже умерла.
В понедельник в начале февраля в Стокгольмском суде первой инстанции начался процесс. Меня ввели в зал в
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!