Венеция - Анатолий Субботин

долбится в стену. Это рыба-молот вышла на ночную охоту. Пойдем, утро вечера смешнее.

Она взяла его на руки и понесла в кроватку. Какие все-таки ненасытные эти итальянцы! Вот что значит обилие солнца и хорошее питание. Впрочем, Петр Петрович тоже почувствовал оживление в штанах рыбы-голода. Они легли и стали кусаться, стали друг друга есть.

9

После утреннего кофе Моника отправилась к модельеру, а Бутафорин – к синьору Паучини с определенным намереньем.

Лошади шли шагом – и скоро стали. Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран! Всё было почти так. Но не совсем. Гондола шла шагом и вдруг пустилась вскачь. Как пьяный корабль, она стала рыскать в разные стороны. Ну, пассажиры, – закричал лодочник, – беда: Новый год! В воду падали какие-то тяжелые предметы. Один из них угодил в растянутый над гондолой тент и запрыгал там, как на батуте. Бутафорин выглянул. С неба валилась разная утварь. Будто шел шагом метеоритный дождь. Безобразие! – заорал писатель. – И куда дожи смотрят! Но просвистевшая у виска, старая, дурно пахнувшая штиблетина заставила его замолчать и ретироваться.

Страшный мир! Он для сердца тесен.

В нем твоих поцелуев бред,

темный морок цыганских песен,

торопливый полет штиблет.

Да, и пели. И с пением выбрасывали старые вещи. Однако гондола долго увиливала от “новогодних подарков”. Лодочник был мастером своего дела. Но поскольку ему больше приходилось смотреть не вперед, а вверх, он-таки в конце концов врезался на полной скорости в гранитную набережную. От вельбота сделались щепки. Пассажиры сделались пловцами. Каждый плыл, как хотел или как умел. Кто-то кролем, кто-то брасом, кто-то ныром, а иные пешком по дну. Что поделаешь – Вавилон, то есть Венеция: смешение стилей, времен и народов. Впрочем, все стремились к одной цели, даже если плыли в разные стороны. Эта цель зовется финишем. Мы финишем окружены, он нас кругом. Куда ни поеду, куда ни пойду, к нему заскочу не на шутку. А если ты не идешь к финишу, то финиш сам придет к тебе. Хоть стой, хоть падай. Петр Петрович выбрал на этот раз баттерфляй. Красиво идет! – удивилась подлетающая к нему фарфоровая тарелка. Залюбовалась тарелка, замешкалась и не попала в Петра Петровича тарелка.

Мокрый Бутафорин позвонил. Знакомый дворецкий открыл.

– Разве на улице дождь?

– Да. Вещий. Вещи летят как из ведра. Дождь в руку. Только нет здесь хозяйской руки. Вот в России бы вся эта у-тварь живо стала достоянием барахолки и превратилась бы в груду денег. В России такими вещами не разбрасываются. Напротив, там за ними заходят даже в чужие квартиры. Собирают вещи, рискуя жизнью. Поверите ли, какая-нибудь стальная ложка дороже человеческой жизни стоит у нас. Убить человека за вещь – в порядке вещей. Едешь ли в поезде, в автомобиле – повсюду мешки мешки мешки. Коньяк, чулки и презервативы. Иногда окликнешь, глядя в спину: сударь! Обернется – боже ж ты мой! Это МЕШОК. Отгадайте загадку: узкий лоб резинку жует. Правильно: лабазник! Он – центр мироздания, в котором – лотки ларьки лавки. Мне страшно! Дедушка, забери меня отседова, где вещи убивают людей, как сегодня шкаф едва не прихлопнул нашу гондолу. Дождь в руку. Только не надо понимать меня буквально. Мы говорим “партия”, подразумеваем “игра окончена” или “шеф, всё пропало”!

Бутафорин схватил дворецкого за грудки.

– Я всё понял, – сказал дворецкий. – Барин в гостиной.

Шимпанзе сидел в кресле. Увидев Петра Петровича, он поднялся с распростертыми объятиями ему навстречу. Но объятия, зависнув в воздухе, не состоялись. Залп мокрых денежных пачек опередил их. Одна из пачек угодила Джузеппе в нос, и под стройным римским носом стало мокро. Арлекин, обладавший коньячной выдержкой, утерся платком белоснежного шелка. Затем он развернул его перед Бутафориным, как матадор свой плащ перед быком.

– Чем не произведение искусства! – сказал он, имея в виду кровавое пятно. – Я никогда не сомневался в твоей гениальности. Квадратный Малевич посрамлен. Я повешу это в спальне над кроватью. Прости: я не спросил, чем ты взволнован. А! Догадываюсь: тебе надоели деньги.

– Русский поэт не продается! – гордо сказал Петр Петрович. – И художник тоже. Сейчас же отдай мне моё полотно, то есть шелк.

ШИМПАНЗЕ. Конечно-конечно, не хочешь – не бери. Догадываюсь: ты это – из-за Моники. Напрасно. Она твоя.

БУТАФОРИН. Она не нужна мне, пока ты даешь ей деньги, пока она тебе дает.

АРЛЕКИН. Ну и правильно. Мало что ли баб вокруг да около. Кстати, как ты относишься к экзотике?

ПЬЕРО. Ничто экзотическое мне не чуждо.

ДЖУЗИ. Слышу не мальчика, но поэта! Пойдем со мной? Я собираюсь в китайский павильон отведать восточных сладостей.

ПЕТЯ. Попробуйте бабу Нти, китайское наваждение, говаривал Ильич. Что ж, мы верны его заветам.

10

Здание как здание. Но фонарь над входом был действительно КИТАЙСКИЙ. Он осматривал две остановившиеся перед ним фигуры. Под его узким желтым взглядом те раздвоились, в смысле: отбросили тени. Одна тень была стройной, другая – мешковатой, с длинными обезьяньими руками. Какие все-таки эти люди мутные, непрозрачные, думал фонарь. Никогда не видно, что у них с другой стороны. За ними вечно стелется мрак. Он повторяет их движения, обезьянничает, да он смеется над ними! Но я не выдам его, потому что одновременно с ним умру и я. Так думал китайский фонарь. А вот что думал китайский человек, хозяин заведенья, когда увидел, как открылась дверь и вошли две фигуры в черных карнавальных полумасках, – уж этого мы не знаем. Чужая душа – потемки. И действительно, в помещенье было сумрачно. Лишь тусклый малиновый свет был. Здесь – “малина”! – подумал сами знаете кто. А хозяин заведенья всё кланялся как заводной и спрашивал, ломая язык, чего желают синьоры, того или этого. Сначала мы того, сказал арлекин, сначала мы покурим. Гашиш или опий? Мы – народ набожный, сказал арлекин, нам бы опиум.

Курильня, куда китаец Чу провел гостей, представляла собой узкую длинную комнату, по одну сторону которой располагался ряд ячеек кабинок купе. Стенками, разделяющими купе, служила плотная портьерная ткань. А вход в каждую кабинку украшал “рассыпной” занавес из тонкого бамбука. Внутри ячейки на полу лежала тростниковая циновка, и у ее изголовья стоял миниатюрный кукольный столик, где помещались только пепельница да такая же маленькая, словно игрушечная, трубка. Что они, играть со мной вздумали, недоумевал Пьеро. Что тут курить-то! И как бы читая его мысли, Чу заметил: достаточно одной затяжки! Чу сделал жест, мол, располагайтесь, сейчас вас обслужат, сейчас вам набьют. Пьеро лег на циновку. Вместо