Искушение любовью - Елена Лагутина

Они очень подружились тогда с Женей. Стали подругами не разлей вода. Жалко, что Женя не имеет возможности поехать на море. Да что говорить, мама Лили выбивается из сил на двух работах, чтобы откладывать понемногу денег на эти поездки. Лиля знала, что мама устает, но никогда не признается в этом.

У Лили был тоже мамин характер, она не имела привычки показывать, что ей плохо, и, даже наоборот, старалась быть веселой — чем хуже было Лиле, тем веселее она становилась! А когда она была счастлива, вот как сейчас, лицо ее освещалось каким-то светом изнутри, появлялись задумчивость и легкая грусть. Но глаза при этом сияли, и никого эта грусть обмануть не могла — было видно, что ей хорошо. «Мамин характер, — решила про себя Лиля. — Замуж бы ее отдать, да ведь и слышать об этом не хочет!» Никто бы не поверил, если бы узнал, что Людмила Ивановна была женщиной застенчивой. С виду она казалась строгой, неприступной и даже немного высокомерной, но только никак не застенчивой. К тому же она сохранила хорошую физическую форму, не заплыла жиром, не стала дряблой. Загорая на пляже, обе в облегающих французских купальниках, мать — в красном, дочь — в небесно-голубом, они смотрелись как две сестры.

И когда к ним совершенно неожиданно и, по их мнению, бесцеремонно подсел мужчина лет сорока, Лиля решила, что она может стать лишней. Она втайне успела порадоваться за маму, но, когда встала, собираясь при этом уйти, мужчина поймал ее руку:

— Не уходите, прошу вас.

Лиля так и села от неожиданности. В его голосе прозвучало что-то такое, от чего сердце вдруг быстро застучало и она, перестав себя осознавать, куда-то сладко поплыла.

— Вам нравится море? — Его голос вернул ей способность трезво мыслить, а Людмила Ивановна, стряхнув с ног не существующие песчинки, на всякий случай встала:

— Извините, но нам нужно идти.

Он спокойно встал и сдержанно извинился. Он так и остался стоять там и, Лиля была уверена, смотрел им вслед. Но Людмила Ивановна была непреклонна и строго сказала дочери:

— Лиля, не оборачивайся. Потом не отвяжешься. Она оказалась права: уже к вечеру на них обрушился душистый поток из свежих роз. Букеты приносил портье и, получая отказ их принять, аккуратно складывал возле номера. На следующее утро возле их дверей уже останавливались отдыхающие и, как в музее, с восторгом рассматривали увядающие, но все еще прекрасные цветы.

Встревоженная не на шутку Людмила Ивановна сразу же отправилась к администратору и заявила о своем намерении обратиться в милицию. Розы из коридора были убраны немедленно и больше не появлялись.

Мать и дочь вздохнули свободно и не долго думая отправились на море. Он ждал их, как швейцар у входа. Он вежливо попросил уделить ему одну минуту и отвел Людмилу Ивановну в сторону. О чем он говорил ей, Людмила Ивановна дочери так и не сказала, но с этой минуты между ними возникла какая-то неловкость, и Лиле так и не удалось преодолеть ее уже никогда. Приехав домой, об этом инциденте они не вспоминали, и Лиля вскоре его совсем забыла. Но ненадолго. Встретила Лиля его в автобусе случайно. Он был один, было видно, как он обрадовался, но подойти не решался, и Лиля подошла к нему сама:

— Здравствуйте. — Она протянула ему руку, хотя никогда и ни с кем до этого за руку не здоровалась. — Мы ведь с вами уже встречались?

— Да. — Он был на седьмом небе от счастья, но руку ее, слегка пожав, быстро отпустил. — Меня зовут Александром Борисовичем Красовским, а вас?

— Быстрова Лилия Викторовна. Можно просто Лиля, — смущенно поправилась она.

Лиля держалась за поручень, он был высоко, и ей приходилось неудобно тянуть руку вверх. Ее блузка медленно сползла, обнажив загорелое, почти детское, плечо. Всю дорогу Александр Борисович напряженно старался на него не смотреть.

— Вам куда ехать? — спросила Лиля беззаботно и сама же ответила: — Мне в университет.

Он поинтересовался, сколько это займет у нее времени, и спросил, можно ли ему будет ее подождать.

— Зачем? — впервые насторожилась Лиля.

Красовский заговорил мягко, в его голосе слышались страдание тоскующей души и приглушенная страсть.

— Лиля, я понимаю, будь на моем месте мужчина помоложе, вы вели бы себя, возможно, иначе и эта ситуация не показалась бы вам ни странной, ни настораживающей. Но мне некуда деть мои сорок лет. Девочка, мне остается только просить тебя дать мне хоть какой-нибудь шанс и время. Если что-то покажется тебе ненужным, ты скажешь мне об этом и больше никогда меня не увидишь. Я обещаю тебе.

Лиля подумала и разрешила подождать ее, но только там, где бы его не увидели ее однокурсники.

Он ждал ее, сидя в своем «мерседесе». Потом он пригласил ее на банкет, удачно подвернувшийся по какому-то случаю, предложив на выбор несколько вечерних туалетов. Лиля согласилась с условием, что после банкета она все вернет. Он просил ее принять в подарок бриллиантовое колечко. Но Лиля отказалась наотрез. Ей было спокойно с ним, как с отцом, которого она не знала. Она скоро привыкла к нему, и они сыграли свадьбу.

Евгения Булатникова была человеком сибирской закалки, к любым условиям приспосабливалась быстро, привычки жаловаться не имела, но и бурного восторга старалась не выражать.

Женька любила сибирские морозы, с сухим потрескиванием сосен и веселым похрустыванием снега, с выстуженной голубизной высокого январского неба, теплыми завалинками на печи и растоптанными валенками. Здесь же, в этом городе, все было не так, не по Жениным привычкам, да и не по уму, сердилась она иногда. Настоящих зим тут отродясь не видели, морозы ругали.

Валенок здесь не носили, предпочитая ходить с промокшими ногами и невеселыми мыслями о разваливающейся обуви, хроническом безденежье и остром насморке в период сдачи годового отчета. Женя на все это смотрела сначала с ужасом, потом с опаской, теперь с гордостью за свое сибирское здоровье. Привыкнуть к этому хоть и не смогла, но все же кое-как приспособилась.

О ее малой родине ей напоминали три иконы, любовно укутанные и спрятанные бабушкой на дно чемодана и благополучно привезенные внучкой в город. В красный угол, как у бабушки, их поставить не удалось, и Женя приспособила их на книжной полке, в трудную минуту непременно обращаясь к ним. Вот и сейчас Женя неотрывно смотрела на бабушкины иконы. Ей было трудно.

Мысли, наскакивая одна на другую, бестолково роились у нее в голове. Женя чувствовала, что-то беспокоит ее, отвлекает, не дает сосредоточиться, но ей никак не удавалось поймать это таинственное что-то. Словно она, Женя, поделила сегодня ту петлю, ту удавку, которая была накинута на Андрея и незримо на Лилю, на троих — теперь еще и на себя. Женя почти физически ощущала, как эта петля затягивалась на них, что могло привести к трагическому финалу. Она не понимала, откуда, из чего выходит к ней это чувство надвигающейся смерти, но себе верила, зная, что отмахиваться от ощущения опасности можно только в примитивных вестернах. Но она не ковбой и стрелять будут не пулями. «Не пулями, — повторила про себя Женя. — Оружие другое. Другое оружие. Стоп!»