Счастье - Зульфю Ливанели

Несмотря на призрак отца, Джемаль не вставал с жаркой постели, внутренний голос нашептывал ему: а может быть, оставить все до утра, не выходить на улицу в лютую стужу и не мучиться, обливаясь ледяной водой, на этой далекой заставе, посреди застывших от ночной стужи заснеженных гор… Но с другой стороны, как можно знать наверняка, что случится на следующий день?

Нападут ли этой ночью на заставу? Подвергнется ли она новой атаке?

Сколько товарищей лишились жизни в этих налетах! Несущим службу на снежном склоне с большой долей вероятности могли снести голову очередью, выпущенной из автомата Калашникова. Разве не так случилось всего неделю назад с Салихом? А если уцелеешь ночью, то днем, во время операции, вполне можно стать шахидом, наступив на мину. Короче говоря, возможностей умереть здесь гораздо больше, чем возможностей выжить. И как бы ни хотелось еще понежиться в теплой постели, все же религиозные убеждения Джемаля победили: самым большим из всех страхов в этом мире оказалась ритуальная нечистота.

Он приподнялся. Его место на верхнем ярусе позволяло ему рассмотреть в свете лампы, горящей до утра, товарищей, недвижимо спящих: кто-то повернулся на бок, кто-то лежал лицом вниз, а кто-то на спине, у кого-то был открыт рот, кто-то погрузился в глубокий сон, а кто-то бормотал в полудреме о том, что произошло днем. Кто-то скрипел зубами так, что казалось – вот-вот сломает их; и храп разносился на всю округу.

Военная одежда-хаки из грубой ткани, которую они таскали дни напролет, по ночам сушилась у печи, в которой бушевал сильный огонь, и, когда пот испарялся, казарму наполнял спертый прелый запах. Выстиранное постельное белье тоже висело здесь. Возможности сушить белье на морозе не было. Оно мгновенно отвердевало, топорщась странным белым парусом на этой затерянной под снегом в Джабаре горной вершине. Поэтому мокрое белье растягивали поверху, под потолком казармы. А вот способ сушки носков был совсем другим. Когда побуревшие носки вытаскивали наружу из мокрых берцев, их можно было хоть в угол ставить. Постирав, солдаты прятали их под тельник и сушили прямо на груди теплом своего тела. Утром носки вынимали сухими-пресухими.

Джемаль выпрямился, спрыгнул вниз с верхнего яруса и голыми ногами нащупал привычную твердость берцев. Чтобы найти эти куски выделанной кожи, не было необходимости заглядывать под кровать. Ноги сами нащупывали их. Постоянно впитывая влагу и высыхая, снова впитывая и высыхая, кожа задубевала и становилась похожей на кору дерева. Берцы были неотъемлемой частью их жизни. Особенно ночью в карауле, под снегом, когда мороз заползает сначала под одежду, а потом сантиметр за сантиметром спускается все ниже по ногам и, наконец, добирается до ступней. Через какое-то время человек перестает ощущать свои ноги, но не настолько, чтобы они онемели полностью и потеряли чувствительность…

Вернувшись в казарму, можно вытянуть ноги у печки и ощутить, как они постепенно отогреваются. Боевики РПК (Рабочей партии Курдистана) не носили такую обувь, на убитых обычно были спортивные ботинки фирмы Mekap[8]. Возможно, они удобнее для передвижения по горам, но интересно, защищают ли они от мороза? Иногда вот такие маленькие детали гораздо важнее, чем возможность убить или быть убитым. Потому что до тех пор, пока не умер, ты продолжаешь жить. И то, как ты питаешься, что носишь, здесь гораздо важнее, чем в каком-либо другом месте.

Двадцать уставших молодых солдат. Никто и не смог бы разбудить их, спящих глубочайшим сном, однако Джемаль все же старался не шуметь. Он думал о том, что на следующий день кто-то останется жив, а кто-то нет. Следующей ночью некоторые из этих кроватей могут опустеть, и кое-кто из юношей, безмятежно смотрящих ныне сны, подорвутся на мине или, свалившись с раздробленной от пули головой, выпущенной из автомата Калашникова, так и не поднимутся больше с земли…

Джемаль бесшумно надел берцы. Дежурный по печи, Ахмет из Манисы, вопросительно взглянул на него.

– Что-то живот прихватило.

От тех консервов, что они здесь ели, от усталости да и от воды, которую они пили, нередко случалось расстройство желудка.

Понятно, что Джемаль не мог сказать: «Пойду омыться от скверны».

Набросив на плечи куртку, он выскочил на мороз в одном исподнем и в берцах на босу ногу. Снаружи бушевал ураган, ветра завывали, будто огромные двухголовые собаки.

Вьюга кружила над долиной, над заснеженными горными склонами, и повсюду разносился этот ужасный вой; услышав его, сначала даже нельзя было понять, что это такое – это была музыка, выходящая за пределы человеческого понимания, словно бесы, поджидающие грешников в аду, устроили демонический концерт. В первое время Джемаль, как и другие, сходил с ума от этого шума, однако сейчас он уже ко всему привык, стал настоящим бойцом. Уже скоро два года, как он служит в подразделении спецназа в этих горах.

Он вышел из казармы наружу, и тут же холодный воздух, словно острая бритва, пронзил его насквозь, и Джемаль кинулся к туалету. Из основного здания не надо было выходить, однако коридор, где находился туалет, не обогревался печью, и то, что он располагался не на улице, здесь, в горах, не имело никакого значения. Дрожа от холода, парень зашел в туалет, скинул куртку, шерстяной тельник и кальсоны. Окатил себя сверху из бидона наполовину замерзшей водой. Казалось, он вот-вот закричит – до самых печенок пробрал его этот леденящий холод, однако сдержался, крепко сжав зубы. От тела валил пар. Со всех сторон он хорошенечко обтер водой те места, которые запачкались из-за дьявольского соблазна. Не оставив на теле ни клеточки, которой бы не коснулась вода, он завершил очистительное омовение. Зуб на зуб не попадал от холода, однако его совесть начала успокаиваться. Внутри разливалось спокойствие: он не допустил ничего, что шло вразрез с наставлениями его почтеннейшего отца, избежал греха, сделал все так, как требует его религия – ислам. Его отец все равно что святой, и если люди выполняют его наставления, то и в этом, и в том мирах они будут пребывать в спокойствии и благополучии.

Он вытерся принесенным с собой маленьким полотенцем, снова надел исподнее, куртку, берцы и направился в казарму. От тепла, пахнувшего в лицо, когда он открыл дверь, он почувствовал себя как в раю. В этот миг дежурный, взглянув ему в лицо, улыбнулся: нельзя было не догадаться о происшедшем, увидев его мокрые волосы, однако Ахмет ничего не сказал. Разве не с каждым может случиться такое?

Расстелив полотенце на подушке, Джемаль снова лег, стараясь не заснуть. До побудки оставалось совсем немного времени, и, если он уснет, встать потом будет гораздо труднее. Он думал о трех боевиках, убитых прошлым днем во время стычки. Трое курдских юношей, в шароварах, очень легко одетых для этих гор. У них на ногах красовались ботинки Mekap, а лицо одного было разворочено – так выглядит ранение от винтовки G3. Может, пуля была выпущена из его оружия? Наверняка этого узнать нельзя, во время боестолкновения никто не жалеет огня, и чья пуля кого ранила потом – узнать невозможно. Бывает, что кому-то и орден вручают за то, что он отличился, но награжденный знает, что на самом деле он не совершил ничего особенного…